Фильм «Блокадный дневник» ещё до выхода на экраны вызвал скандал. Фонд Кино выделил создателям 65 миллионов рублей, из них возвратные только 5 миллионов. Картина режиссёра Андрея Зайцева получила Гран-при 42-го Международного московского кинофестиваля (ММКФ) «Золотой Святой Георгий».
Выход на экраны планируется 27 января — в День полного освобождения Ленинграда от блокады. За основу фильма взята повесть Ольги Берггольц «Дневные звезды» (1959 г), а также публикации Даниила Гранина и дневники блокадников. В интернете уже выложили трейлер фильма, который производит двусмысленное впечатление. В фильме изображён Ленинград февраля 1942 года, по сути — зомбиапокалипсис. После такого трейлера фильм смотреть не хочется.
Мои родственники жили в блокаду на Невской заставе, я хорошо знаю эти места и решил пройти по блокадному маршруту Ольги Берггольц, а это 14,5 километров!
Трейлер фильма «Блокадный дневник» порочит героических людей, отстоявших Ленинград в годы блокады во время Великой Отечественной войны, заявила доктор психологических наук, блокадница Рада Михайловна Грановская. «У меня заболело сердце от огорчения и обиды, когда я посмотрела ролик этого фильма про блокаду Ленинграда. То, как показаны жители блокадного Ленинграда в ролике — пакость и враньё. … Если бы мы были такими уродами, как показали авторы фильма, мы бы не отстояли Ленинград», — считает Рада Грановская.
По словам блокадницы, зимой в осаждённом городе она могла бы легко замерзнуть насмерть, пытаясь добраться до нужного места и засыпая по дороге от холода и голода. Но другие люди, такие же слабые и голодные как она сама, будили её, спрашивали, куда она идёт и провожали некоторое время.
Моим знакомым, пережившим блокаду, трейлер фильма «Блокадный дневник» не понравился. «Такого не было, наиграно всё».
Мой учитель — доктор юридических наук, профессор Я.И.Гилинский — в блокаду был ребёнком и 1 сентября 1941 года пошёл в первый класс. Он рассказал мне, что при всех трудностях блокады, люди помогали друг другу.
Я.И.Гилинский рассказывал, что у них был кот, которого уберегли, и кот не был съеден.
Поначалу окружающие осуждали «кошкоедов». «Я питаюсь по второй категории, поэтому имею право», — оправдывался осенью 1941 года один из них. Потом оправданий уже не требовалось: обед из кошки часто был единственной возможностью сохранить жизнь.
«У нас был кот Васька. Любимец в семье. Зимой 41-го мама его унесла куда-то. Сказала, что в приют, мол, там его будут рыбкой кормить, а мы то не можем…Вечером мама приготовила что то наподобие котлет. Тогда я удивилась, откуда у нас мясо? Ничего не поняла….Только потом….Получается, что благодаря Ваське мы выжили ту зиму…»
«3 декабря 1941 года. Сегодня съели жареную кошку. Очень вкусно», — записал в своем дневнике 10-летний мальчик.
«В нашей семье дошло до того, что дядя требовал кота Максима на съедение чуть ли не каждый день. Мы с мамой, когда уходили из дома, запирали Максима на ключ в маленькой комнате».
Из-за дефицита кошек в городе, неимоверно расплодились крысы. В своём дневнике блокадница Кира Логинова вспоминала: «Тьма крыс длинными шеренгами во главе со своими вожаками двигались по Шлиссельбургскому тракту (ныне проспекту Обуховской обороны) прямо к мельнице, где мололи муку для всего города. Это был враг организованный, умный и жестокий…».
Как только была прорвана блокада в 1943 году, в город целенаправленно стали завозить кошек из Сибири и Ярославля. В январе 1944 года котёнок в Ленинграде стоил 500 рублей (килограмм хлеба тогда продавался с рук за 50 рублей, зарплата сторожа составляла 120 рублей).
О блокаде Ленинграда есть много хороших фильмов: «Два капитана» (1955), «Балтийское небо» (1960), «Зимнее утро» (1966), «Дневные звёзды» (1966), «Мы смерти смотрели в лицо» (1980). И даже сериал «Ленинград» и «Ладога».
А вот фильм «Праздник» — это кощунство!
Помню, в детстве меня поразила сцена в фильме «Два капитана», когда в блокадном Ленинграде Саня Григорьев приходит на квартиру к Ромашову («Сове») и видит, как тот в одиночестве ест сгущёнку. Когда Ромашов приходит в госпиталь поговорить с Катей, он достаёт буханку хлеба, сахар и не без бахвальства говорит: «Это, вот Вам, берите, я ещё достану. Есть люди, у которых всё можно купить, всё что угодно».
Я не мог не поверить кино, хотя эта сцена меня неприятно поразила. А когда прочитал статью «Миллионеры блокады», убедился, что показанное в фильме не ложь. В блокадном Ленинграде действительно были люди, у которых всё можно было купить, всё что угодно!
Особенно хорошо жили те, кто имел отношение к снабжению и продуктам питания. Некоторые дальновидные граждане (в основном работники торговли) ещё до введения карточной системы 18 июля 1941 года, успели запастись продуктами для дальнейшей спекуляции. Например, сёстры Антиповы, одна из которых работала шеф-поваром в столовой, а вторая заведовала магазином галантерейной торговли. При обыске у них нашли около 100 кг муки, столько же сахара, консервы, масло, 100 кг мыла и других галантерейных товаров.
Барыги скупали ценности у голодающих людей практически за кусок хлеба. Некто Рубинштейн, работая оценщиком в ломбарде, скупал у граждан ювелирные изделия, занижая их стоимость, а потом перепродавал. За время блокады и войны барыги сумели приумножить свои капиталы. Как говорится: «для кого война ,а для кого мать родна».
В блокадном Ленинграде продуктовые карточки приравнивались к цене золота, за них могли и убить. Мародёры промышляли грабежом квартир, хозяева которых воевали или уехали в эвакуацию. Награбленное обменивали на чёрном рынке. В фильме «Зелёные цепочки» показан такой рынок.
За золото, драгоценные камни, ювелирные украшения можно было выменять кусок масла, стакан сахара или крупы, буханку хлеба, пару котлет. Но и здесь обманывали: в консервную банку могли насыпать песка или наполнить её продуктом, изготовленным из человеческого мяса.
Когда 8 сентября сгорели Бадаевские склады, город лишился большей части запасов продовольствия. В первую блокадную зиму научились добывать из олифы путём очистки льняное масло. Но мошенники заворачивали бутылку с олифой в бумагу так, чтобы содержимое видно было только сверху, а под олифу наливали простую воду.
Блокадница Н.В. Лазарева вспоминала: «В детской больнице появилось молоко — очень нужный продукт для малышей. В раздаточнике, по которому сестра получает пищу для больных, указывается вес всех блюд и продуктов. Молока полагалось на порцию 75 граммов, но каждый раз его недоливали граммов на 30″. А те, кто пытался пристыдить жуликов, лишались «теплого места».
Ни один из 713 работников кондитерской фабрики не умер от голода, как и на хлебозаводе №4.
Некто Далевский заведовал продуктовым ларьком и спекулировал продуктами. Когда его взяли с поличным, то на квартире обнаружили ценностей на 300 тысяч рублей, не считая продуктов. Причём из ценностей его интересовала прежде всего валюта. Барыги, видимо, рассчитывали, что немцы скоро займут город.
В 1943 году арестовали продавщицу продуктового магазина, которая 1,5 года отоваривая голодных людей, вырезала у них лишние талоны. Многие замечали это только придя домой и уже ничего не могли доказать.
Заведующая карточным бюро Смольнинского района Широкова должна была вовремя изымать и уничтожать продуктовые карточки умерших или эвакуированных ленинградцев. Но она продолжала получать по ним хлеб в магазине, где заведующей была её родственница. При обыске у мошенниц нашли 100 тысяч рублей.
Некто Зенкевич и Заломаев уговорили уборщицу печатного цеха вынести им отработанные литеры и бумажные отходы. Благодаря этому начали печатание фальшивых карточек. Чтобы отоварить эти фальшивые карточки, наладили связь с торговыми работниками. За три месяца преступники напечатали и отоварили карточек на 800 кг мяса, 100 кг сахара, крупы, консервов и водки с папиросами. Всё это сбывалось на чёрном рынке.
Всего в блокаду правоохранительными органами было выявлено более десятка подпольных типографий.
Некто Каждан работал в снабжении, и по роду работы бывая в Ташкенте, прикупал лично себе несколько мешков риса, который потом с сообщниками реализовывал в блокадном Ленинграде. При обыске у Каждана нашли 700 тысяч рублей и 360 тысяч долларов. В цветочных горшках и под плинтусами обнаружили золото и драгоценности. Всего шайка Каждана, Фагина, Гринштейна, Гутника и Яши Финкеля заработала 1,5 миллиона рублей и приобрела ценностей на 4 миллиона рублей.
Для сравнения, постройка одного танка Т-34 стоила 100 тысяч рублей!
Московский старшеклассник Лев Федотов за 17 дней до нападения Германии на СССР описал в своём дневнике, когда и как начнётся война, какими темпами будут продвигаться немецкие войска, где будут остановлены, кто победит в войне. «То, что Ленинград немцам не видать, в этом я твёрдо уверен. Если же враг займёт и его, то это будет лишь тогда, когда падёт последний ленинградец. До тех пор, пока ленинградцы на ногах, город Ленина будет наш!..»
Когда перестал ходить транспорт, многие вынуждены были добираться до работы пешком. На заводах кормили обедом, плюс рабочая карточка. Дмитрий Иванович Богданов жил на Охте (правом берегу Невы), до заводе «Большевик» (левом берегу Невы) шёл пешком. Дневниковые записи были опубликованы правнучкой Любовью Рощупкиной, которая теперь водит экскурсии по блокадному маршруту своего прадеда, а также по маршруту Ольги Берггольц.
В повести «Дневные звёзды» Ольга Берггольц подробно описала свой блокадный маршрут — поход к отцу в феврале 1942 года от Дома радио до завода Тельмана по Невскому проспекту и Шлиссельбургскому тракту мимо Палевского через Неву.
Я часто хожу от Палевского проспекта (ныне проспект Елизарова) по проспекту Обуховской обороны (части Шлиссельбургского тракта) до Обуховского завода (прежде «Большевик»), где был дом моей тёти. Во время блокады она осталась без родителей (обрусевших финнов), которых как и отца Ольги Берггольц (обрусевшего шведа) в 1942 году вывезли из города. Оставшись одна в 14 лет (в 14 лет давали продукты уже не по «детской», а по «иждивенческой» карточке 125 граммов хлеба в сутки), тётя пошла работать на завод «Большевик», где работала и жила.
Моя бабушка работала на Фарфоровом заводе им. Ломоносова на Шлиссельбургском проспекте, жила в деревянном барачном доме напротив завода. Во время блокады она потеряла двух детей, выжил только мой отец, которого в июле 1942 года эвакуировали по Ладожскому озеру. После войны мой отец работал на «Пролетарском заводе» (бывшем «Александровском»).
В повести «Дневные звёзды» Ольга Берггольц упоминает и Александровский завод, и Обуховский.
Во время блокады создавали стационары для подкармливания обессилевших работников. Такой стационар создал и отец Ольги Берггольц на комбинате им. Тельмана. К нему она и шла через весь город. В книге «Дневные звёзды» Ольга пишет:
«Папа рассказывал, как организует стационар на своей фабрике:
— Вот хожу по Невской заставе с нашими фабричными властями и привожу в стационар кадровых наших ткачей и ткачих. Я ведь их всех знаю — слава богу, двадцать лет на фабрике… Эти у меня не умрут!»
«Я шла к отцу в первых числах февраля тысяча девятьсот сорок второго года. … Когда я вышла в дорогу, в противогазе моем была пустая баночка, бутылка с чаем и хлеб, хлеб — двести пятьдесят граммов хлеба!
И знала, что идти нужно будет долго. Надо дойти до завода Ленина, потом долго по Шлиссельбургскому. Надо будет даже перейти Неву, подняться на крутой правый берег. От Радиокомитета это примерно километров пятнадцать-семнадцать.
И вот я пошла. Сначала по Невскому, от одного фонарного столба до другого. От одного до другого… Под фонарные столбы после обстрелов подтаскивали изуродованные трупы горожан. Дистрофики обнимали фонарные столбы, пытаясь устоять на ногах, и медленно опускались к их подножию, чтобы больше не встать…
Вот дошла до Московского вокзала. Поглядела на часы: стоят.
Вступила на Старо-Невский. Там снова от столба к столбу. А слева от Московского — до самой Александро-Невской лавры — цепь обледеневших, засыпанных снегом, тоже мёртвых — как люди мёртвых — троллейбусов…
Шла к отцу и слез не отирала:
трудно было руку приподнять.
Ледяная корка застывала
на лице отекшем у меня.
Тяжело идти среди сугробов:
спотыкаешься, едва бредешь.
Встретишь гроб — не разминуться с гробом.
Стиснешь зубы и — перешагнешь.
Друг мой, друг, и я, как ты, встречала
сотни их, ползущих по снегам.
Я, как ты, через гробы шагала…
Память вечная таким шагам.
Память вечная, немая слава,
легкий, легкий озаренный путь…
Тот, кто мог тогда перешагнуть
через гроб, — на жизнь имеет право…
У завода Ленина, откуда когда-то очень-очень давно — в детстве и юности — начинался «город», потому что до завода ходила конка, а от завода трамвай, — у завода Ленина, бывшего Семянниковского, я присела на бетонную скамеечку, огибавшую бетонную диспетчерскую будку (выстроенную, конечно, в стиле Корбюзье), аккуратно съела «кусочек хлебца» и пошла дальше по Шлиссельбургскому. Наша школа не вызвала никаких воспоминаний. Я не посмотрела и вправо — на Палевский…
Я только замерла, когда дошла до Невы, до перехода к папиной фабрике, потому что уже смеркалось и первые, нежнейшие, чуть сиреневые сумерки впускались на землю. Сиренево-розовой, дымчатой была засугробленная Нева и казалась необозримой, свирепой снежной пустыней. Отсюда до отца было дальше всего, хотя я видела через Неву фабрику и знала, что влево от главных корпусов стоит старенькая бревенчатая амбулатория».
Комбинат им.Тельмана расположен на правом берегу Невы (ныне Октябрьская набережная д 50-52). До революции это была фабрика Товарищества шерстяных изделий «Торнтон». Сейчас ОАО «Невская Мануфактура».
Берггольц проходила по Шлиссельбургскому тракту (ныне пр. Обуховской обороны) мимо дома, где жила моя бабушка во время блокады на улице Фарфоровской (Большая Щемиловка). До трёх лет я жил в этом доме у завода им. Ломоносова.
Спуститься на лёд Невы можно было только там, поскольку в этом месте был причал, где разгружались баржи. Видимо, здесь Ольга Берггольц и решила перейти замёршую Неву, чтобы добраться до обледеневшего правого берега.
В 1962 году бабушке дали квартиру в доме № 4 на улице Фарфоровской возле пивзавода «Вена». Его упоминает Ольга Берггольц в повести «Дневные звёзды».
«Около завода «Вена» — пивоваренный, помнишь? — у нас теперь раскопки вовсю идут, барду раскапываем многолетней давности. Раскапывают это всё с трудом египетским, разогревают, лепёшки пекут. Стоматит чудовищный от этого «деликатеса». Столько народу со стоматитом в день на приём приходит! Ну а как уговорить, чтоб не жрали этого? Матрёша, разогрей-ка нам лепёшечку!..
Лепёшка показалась мне очень вкусной.
— А у нас на Кузнечном бадаевскую землю продают, — сказала я, — Когда бадаевские склады горели, оказывается, масса сахару расплавленного в землю ушло. Первый метр — сто рублей стакан, второй — пятьдесят. Разводят водой, процеживают и пьют…»
Сорок лет я прожил рядом с улицей, носящей имя Ольги Берггольц. С детства посещал библиотеку, которой теперь присвоено имя известной поэтессы. В знак признательности я подарил библиотеке свой роман-быль «Странник».
Напротив библиотеки расположен Палевский сад. 16 мая 2015 года, в день рождения Ольги Фёдоровны Берггольц, там был торжественно открыт памятник известной поэтессе, которую ещё называли музой блокадного Ленинграда.
Ольга Фёдоровна Берггольц родилась 16 мая 1910 года в Санкт-Петербурге. Фамилия Берггольц немецкая, по деду со стороны отца. Отец поэтессы — Фёдор Христофорович Берггольц — потомок обрусевшего шведа, взятого в плен при Петре I.
Детство Ольги прошло на окраине Невской заставы. Ещё обучаясь в выпускном классе школы, Ольга вступила в литературное молодёжное объединение «Смена» при Ленинградской ассоциации пролетарских писателей. В 1926 году известный поэт Корней Чуковский похвалил её творчество и сказал, что из Ольги непременно получится настоящий поэт.
В «Смене» Ольга познакомилась с поэтом Борисом Корниловым, который позже стал её первым мужем. Вместе в 1926 году они поступили на Высшие государственные курсы искусствоведения при Институте истории искусств, где преподавали известные литераторы Тынянов, Шкловский, выступали Маяковский, Багрицкий.
После убийства Кирова в 1934 году в Ленинграде шли постоянные «чистки». В марте 1937 года в «Ленинградской правде» была напечатана статья, в которой «врагами народа» были названы несколько литераторов, и в их числе – Борис Корнилов.
В дневнике Берггольц есть запись о том, как муж увозил её из города в страшные дни ожидания новых арестов по «ленинградскому делу»: «Ощущение погони не покидало меня. … Так мы ехали, и даже луна гналась за нами, как гэпэушник».
В мае 1938 года Ольга Берггольц была исключена из кандидатов ВКП(б) и из Союза писателей – с формулировкой за «связь с врагом народа» (мужем – Борисом Корниловым). Осенью её уволили из газеты, и бывшая журналистка устроилась в школу учителем русского и литературы.
Но уже в декабре 1938 года Ольга Берггольц была арестована «как участница троцкистско-зиновьевской организации и террористической группы». Ей предъявили обвинение в участии в контрреволюционном заговоре против Ворошилова и Жданова. От неё требовали признания в террористической деятельности. При допросах её били, но она выстояла и себя не оболгала. Однако от побоев вынашиваемый ею ребёнок умер.
3 июля 1939 года Берггольц была освобождена и полностью реабилитирована. После освобождения она вспоминала: «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в неё, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!»
Через три месяца, в октябре 1939 года, она записала в дневнике: «…Я ещё не вернулась оттуда. Оставаясь одна дома, я вслух говорю со следователем, с комиссией, с людьми — о тюрьме, о постыдном, состряпанном «моём деле». Всё отзывается тюрьмой — стихи, события, разговоры с людьми. Она стоит между мной и жизнью…»
Но уже в 1940 году Берггольц вновь вступила в коммунистическую партию большевиков, и как ни странно, её приняли…
Когда началась война Ольга Фёдоровна осталась в Ленинграде и работала на ленинградском радио. Своими выступлениями она вдохновляла жителей блокадного города на стойкость и мужество.
Когда я приходил в Дом Радио для участия в радиопередачах, то всегда при входе на несколько мгновений задерживаюсь перед мемориалом Ольги Берггольц.
В осаждённом Ленинграде осталось 2 млн. 544 тыс. гражданского населения. С началом войны добавилось не менее 300 000 беженцев из прибалтийских республик и соседних областей РСФСР. Вместе с жителями пригородных районов в блокадном кольце оказались 2 млн. 887 тыс. человек.
В своём дневнике Ольга Берггольц писала: «Жалкие хлопоты власти и партии, за которые мучительно стыдно… Как же довели до того, что Ленинград осаждён, Киев осаждён, Одесса осаждена. Ведь немцы всё идут и идут…»
«Не знаю, чего во мне больше – ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, – к нашему правительству, – писала Ольга Берггольц в дневнике. – Это называлось: «Мы готовы к войне». О сволочи, авантюристы, безжалостные сволочи!».
С 20 ноября 1941 года ленинградцы стали получать самую низкую норму хлеба за всё время блокады. Рабочие карточки в ноябре – декабре 1941 года получала только третья часть населения. Пока кто-то мог ходить, он приносил продукты, получаемые по карточкам. Потеря карточек означала смерть.
В ленинградском хлебе муки было 40%. Остальное – жмых, целлюлоза, солод.
За годы блокады погибло, по разным данным, до 1,5 млн. человек. Только 3% из них погибли от бомбёжек и артобстрелов; остальные 97% умерли от голода.
Если в довоенный период в городе в среднем ежемесячно умирало до 3500 чел., то в феврале 1942 года ЗА СУТКИ (!) умирали 3 тыс. 200 человек – 3 тыс. 400 человек.
Были дни, когда умирало 6−7 тысяч человек. Всего же, согласно последним исследованиям, за первый, самый тяжёлый год блокады погибли приблизительно 780 000 ленинградцев.
Специальные похоронные службы ежедневно подбирали на улицах около сотни трупов. По данным официальной статистики в феврале 1942 года на улицах города было подобрано около 7000 трупов.
Всего за период с 1 июля 1941-го по 1 июля 1942-го захоронено более миллиона трупов, многие в братских могилах.
В своих дневниках Берггольц писала о действиях властей города во время блокады, о том что, когда даже экскаваторы не справлялись с рытьем могил, и трупы лежали штабелями вдоль улиц и набережных, руководители запрещали произносить слово «дистрофия». Люди умирали от голода, а в диагнозе указывали – «сердечная недостаточность».
«Наше правительство и ленинградские руководители бросили нас на произвол судьбы, – писала в своём дневнике «блокадная муза» Ольга Берггольц. – Люди умирают как мухи, а мер против этого никто не принимает».
Судьба Ольги Берггольц непростая. Первого мужа Бориса Корнилова расстреляли в 1938 году за антисоветскую деятельность. Второй муж литературовед Николай Молчанов умер от дистрофии в блокадном Ленинграде в 1942 году. C 1949 по 1962 год Ольга Фёдоровна состояла в браке с Георгием Макогоненко.
Все три ребёнка Ольги Берггольц умерли в разные годы.
Отца, за отказ стать осведомителем НКВД, в 1942 году выслали в Минусинск. После Победы он вернулся в Ленинград, но уже в 1948 году умер.
Вынести все эти жизненные потрясения было почти невозможно. В 1952 году Ольга Берггольц попала в психиатрическую лечебницу из-за алкогольной зависимости. Там она и написала свою автобиографию.
Умерла Ольга Берггольц 13 ноября 1975 года. Её желание быть похороненной на Пискаревском кладбище среди умерших в блокаду друзей не исполнили.
На самом большом кладбище мира – Пискаревском мемориальном кладбище – покоятся 470 000 ленинградцев, умерших во время блокады и в боях при защите города.
На гранитной стене высечены известные всему миру слова Ольги Берггольц: «Никто не забыт и ничто не забыто»!
В детстве я прочитал роман «Блокада» Александра Чаковского. Анализируя исторические и литературные источники, я пришёл к выводу: то, что Ленинград оказался в блокадном кольце, виноват не только немецкий блицкриг, но и руководство страны, допустившее непростительные ошибки. Результатом таких ошибок стала гибель более миллиона человек.
Изначально блокада не планировалась ни немцами, ни советским руководством. Но поскольку Ленинград взять штурмом не удалось, немцы приняли решение вынудить город сдаться посредством голода. Планировалось, что население за зиму вымрет, и весной можно будет войти в город без потерь.
В архивах обнаружили приказ по первой немецкой дивизии, которая была под Петергофом в 20 километрах от центра Ленинграда, о том, что в случае попыток гражданского населения прорыва из кольца блокады, по ним открывать огонь.
Что оставалось ленинградцам? Либо победить, либо умереть!
«Мы встретили войну неподготовленными, — сказал в одном из интервью писатель Даниил Гранин, участник боёв. — Они двигались на Ленинград со скоростью 80 км в день – невиданная скорость наступления! И мы должны были проиграть эту войну. И это чудо». «Город был открыт настежь… Немцы должны были войти в город. Ничего, никаких застав не было. Почему они не вошли? Я с этой загадкой окончил войну и жил много лет».
Я был лично знаком с Даниилом Александровичем Граниным: брал у него интервью, подарил свой первый роман «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак» и даже проводил писателя в последний путь.
27 января 2014 года в бундестаге (Берлин, Германия) прошёл «Час памяти» жертв национал-социализма, приуроченный к годовщине освобождения узников концлагеря Освенцим советскими войсками. Выступивший в бундестаге Даниил Гранин сказал:
«Блокада была настолько внезапной и неожиданной, как, впрочем, и вся эта война — неожиданной для страны. Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия, и вскоре, уже в октябре, началась карточная система. Хлеб выдавали по карточкам. А затем одно за другим начались катастрофические для города явления — прекратилась подача электроэнергии, перестали работать водопровод и канализация, не было отопления. И начались бедствия блокады. …
Никакого подвоза продовольствия не было. Надвигалась зима, и как назло лютая: тридцать – тридцать пять градусов. Огромный город лишился всякого жизнеобеспечения. Его ежедневно нещадно бомбили, обстреливали с воздуха. …
Гитлер приказал в город не входить, чтобы избежать потерь в уличных боях, где танки не могли участвовать. … Немцы хорошо знали, что происходит в городе, про ужасы голода, знали от разведки, от перебежчиков. Противник мог войти в город, но понимал, что город и солдаты будут стоять насмерть. …
В еду запускали немыслимые вещи – соскабливали клей с обоев, варили кожаные ремни. Учёные-химики в институтах перегоняли олифу. Съедали кошек, собак. С какого-то момента началось людоедство. …
У матери умирает ребенок, ему три года. Она кладёт труп между окон, каждый день отрезает по кусочку, чтобы накормить дочь. Спасала её. Я говорил с этой матерью и с этой дочкой. Дочь не знала подробностей. А мать всё знала, не позволила себе умереть, и не позволила себе сойти с ума, надо было спасти дочь. И спасла. …
За двадцать пять дней декабря умерли 40 тысяч человек. В феврале ежедневно умирало от голода по три с половиной тысячи человек. В дневниках того времени люди писали: «Господи, дожить бы до травы» — когда появится зелёная трава. Всего от голода умерло более одного миллиона человек. Маршал Жуков в своих воспоминаниях пишет, что умерли 1 миллион 200 тысяч человек».
Даниил Гранин совместно с Алесем Адамовичем опросили около 200 блокадников и написали «Блокадную книгу». Но всю правду о блокаде, как оказалось, разглашать было нельзя. Нельзя было писать о мародёрстве, о людоедстве, называть подлинное число жертв. Советская цензура предложила 65 изъятий. Тогдашний секретарь Ленинградского обкома партии Романов, вообще запретил печатать книгу.
Недавно вышло издание «Люди хотят знать» — история создания «БЛОКАДНОЙ КНИГИ» Алеся Адамовича и Даниила Гранина.
В журнале «Звезда» №1 за 2014 год была опубликована статья Даниила Гранина «Как жили в блокаду».
«В домах лежали непохороненные покойники, лежали в квартирах жертвы голода, морозов, попавшие под снаряды, лежали в подворотнях; я видел мертвецов в заснеженном трамвае, я сам туда зашёл укрыться от ветра. Напротив меня сидел совершенно белый пожилой человек без шапки – наверное, кто-то её взял. …
Голод сводил с ума, человек постепенно терял все представления, что можно, что нельзя. Он готов жевать кожу ремня, вываривать клей из обоев, варить засохшие цветы. Раньше меня ужасало людоедство. На войне я понял, что не любовь, а «война и голод правят миром». …
«В июне месяце по Неве поплыли трупы красноармейцев, днём и ночью, один за другим, один за другим».
Даниил Гранин в книге «Человек не отсюда» пишет:
«Когда мы с Алесем Адамовичем собирали материал для «Блокадной книги», нам не раз рассказывали о специальных пайках для Смольного: «Там икра, а там крабы, ветчины, рыбы…» — каких только деликатесов не перечислили.
Мы мысли не допускали, что среди умирающих от голода горожан, среди трупов на улицах руководители города могут позволить себе роскошную еду.
Уже после выхода «Блокадной книги», мне принесли фотографии кондитерского цеха 1941 года. Уверяли, что это самый конец, декабрь, голод уже хозяйничал вовсю в Ленинграде.
Весь противень уставлен ромовыми бабами. Снимок неопровержимо подлинный. Но я не верил. Может, это не 41-й год и не блокадное время? Ромовые бабы стояли ряд за рядом, целое подразделение ромовых баб. Взвод. Два взвода. Меня уверяли, что снимок того времени.
На снимке: В.А.Абакумов проверяет выпечку «венских пирожных». 12.12.1941 года. Ленинград. Снимок с «ромовыми бабами» сделан журналистом А.Михайловым. Он был известным фотокорреспондентом ТАСС. Очевидно, что Михайлов, действительно, получил официальный заказ с целью успокоить советских людей, проживающих на Большой земле.
Николай Рибковский в декабре 1941 года был безработным и получал наименьший «иждивенческий» паек. После устройства инструктором отдела кадров в горком ВКП(б) 2 марта 1942 года он был отправлен на семь дней в лечебное учреждение для сильно истощённых людей. Питание в этом стационаре соответствовало госпитальным либо санаторным нормам, действовавшим в тот период.
В дневнике Рибковский пишет: «Товарищи рассказывают, что районные стационары нисколько не уступают горкомовскому стационару, а на некоторых предприятиях есть такие стационары, перед которыми наш стационар бледнеет».
«Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное — лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 грамм белого и столько же чёрного хлеба на день… и ко всему этому по 50 грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину. Питание заказываешь накануне по своему вкусу».
В СССР долгое время замалчивались особые условия снабжения партноменклатуры во время блокады, уровень преступности и факты каннибализма.
Известный американский публицист Гарриссон Солсбери, побывавший в Ленинграде в марте 1944 года, утверждал, что город был захвачен людоедами.
Действительно, в связи с голодом в городе имели место случаи убийств с целью людоедства. Так в декабре 1941 года за подобные преступления были привлечены к уголовной ответственности 26 человек, в январе 1942 года — 336 человек, за две недели февраля 494 человека, в марте — уже более тысячи.
Немецкие самолёты разбрасывали листовки: «Ленинград – город мёртвых».
По официальным данным, во время блокады умерли 671 тыс. 635 человек – эти цифры были представлены на Нюрнбергском процессе в 1946 году.
Однако по подсчётам доктора исторических наук, профессора Г.Л.Соболева количество захороненных в Ленинграде составило примерно 1 млн. 200 тысяч человек (1 млн 93 тысячи было похоронено на городских кладбищах и 145 тысяч кремировано).
Президент ассоциации историков блокады и битвы за Ленинград в годы Второй мировой войны Юрий Иванович Колосов считает, что за годы блокады погибло вовсе не 1,5 миллиона, а вдвое меньше – 750 тысяч человек. 600 тысяч жителей города ушли в армию, 1 миллион 370 тысяч человек были эвакуированы, а 560 тысяч осталось в живых на конец блокады.
Я не могу поверить, что невозможно установить гибель 750 тысяч человек. Власти предпочитают скрывать истину, чтобы не признавать своей вины. Ведь должен же кто-то ответить за гибель такого количества людей!
Я побывал в Музее обороны Ленинграда и осмотрел выставку «В награду – расстрел». Директору музея Сергею Юрьевичу Курносову я задал вопрос: была ли блокада преступлением руководства страны или во всём враги виноваты?
Петербуржец Олег Яцкевич первые двадцать лет своей жизни провёл в Ленинграде. Он вспоминал: «иногда хотелось попасть под бомбёжку. Мама пошла на рынок, а там пусто. – Что ты меня спрашиваешь про Забияку – съел уже кто-то нашу собачку. Скоро и кошки кончатся. … Пустынный город запомнился и безжизненными, засыпанными снегом троллейбусами и разрушенными домами. А Мальцевский рынок жил! Там продавали и менялись. За новый костюм можно было получить пяток подозрительных котлет. Пальто на меху «стоило» полбуханки блокадного хлеба».
По воспоминаниям Ирины Борисовны Скрипачёвой (председателя правления общественной организации «Жители блокадного Ленинграда») «выжить помогла сплочённость». «Отдельных квартир тогда были единицы, все жили в коммуналках. Но мама быстро поняла, что и в бомбоубежище спасения нет (из него в случае прямого попадания можно не выбраться), и мы перестали спускаться в бомбоубежище. …
Когда открылась Дорога жизни, приятельница эвакуировалась. Мама тоже пошла в военкомат, но по возвращении сказала: нет, эвакуироваться не будем … Теперь я понимаю, что это было верное решение, ведь на дне Ладоги лежит мёртвых больше, чем на Пискарёвском кладбище».
Первоначально дорогу по льду Ладожского озера называли «дорогой смерти», поскольку многие не доезжали до спасительного берега. Некоторые водители грабили выезжающих по Дороге Жизни обессиленных ленинградцев, отнимали у них ценные вещи. Таких водителей расстреливали на месте без суда и следствия, как это показано в фильме «Ладога».
Моего отца эвакуировали по Ладожскому озеру в июле 1942 года. Спустя сорок лет после окончания войны мой отец руководил строительством мемориального комплекса под Кировском на месте прорыва блокады Ленинграда. Я до сих пор храню памятный сувенир – железный патрон с гравировкой, подаренный отцу в день открытия мемориала 7 мая 1985 года. 18 января 2011 года я посетил тот самый мемориальный комплекс – музей-заповедник «Прорыв блокады Ленинграда».
P.S. 27 января планирую проехать по Дороге Жизни до Кобоны. А вечером посмотреть фильм «Блокадный дневник».
Так что же вы хотели сказать своим постом? – спросят меня.
Всё что я хочу сказать людям, заключено в трёх основных идеях:
1\ Цель жизни – научиться любить, любить несмотря ни на что
2\ Смысл – он везде
3\ Любовь творить необходимость.
4\ Всё есть любовь.
А как Вы считаете, нужна ли РЕКОНСТРУКЦИЯ БЛОКАДНОГО ДНЕВНИКА?
© Николай Кофырин – Новая Русская Литература
Метки: блокадный дневник, ольгая берггольц