14 февраля 2025 года в Старой Руссе мы посетили музей романа «Братья Карамазовы», где научный сотрудник музея Наталья Юрьевна Прокопчук провела беседу на тему «Иконостас русской мысли» о творчестве художника Юрия Селиверстова. Прожил Юрий Иванович всего 49 лет (1940 – 1990). В этом году ему могло бы исполниться 85: в мае будет 35 лет со дня смерти. Ю.И. Селиверстов создал блестящую галерею литографий «…из русской думы»: портреты отечественных мыслителей.
https://vk.com/video1243120_456244043
В 1992 году в книге «О великом инквизиторе: Достоевский и последующие» я познакомился с шедеврами философской и духовной мысли, образами великих русских мыслителей. Впервые в России были собраны и опубликованы работы В. Розанова, К. Леонтьева, В. Соловьёва, С. Булгакова, Н. Бердяева, С. Франка, посвящённые знаменитой «легенде» из «Братьев Карамазовых». Книга была проиллюстрирована графикой Юрия Селиверстова. Юрий Иванович создал иллюстрации для более ста книг. Критики часто называют его русским Сальвадором Дали.
Юрий Иванович Селиверстов (Селивёрстов) родился 7 августа 1940 в селе Усолье-Сибирское Иркутской области. В школьные годы он был победителем международного конкурса юных художников. С 1957 года учился на архитектурном факультете Новосибирского инженерно-строительного института, который окончил в 1963 году. Ещё во времена учёбы иллюстрации Селиверстова появились в «Мурзилке» и «Весёлых картинках». С 1964 года жил и работал в Москве, занимался книжной графикой.
Селиверстов был участником множества выставок. Его работы находятся в Третьяковской галерее, в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, в литературных музеях Москвы, Ленинграда и других городов, а также в зарубежных собраниях. Был женат, дочь Мария.
Умер 28 мая 1990 года в Крыму от сердечного приступа во время купания в Чёрном море. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.
«Жизнь – это чувство смерти», — записал Юрий Иванович в дневнике своего друга Валентина Курбатова в октябре 1987 года. «Не спрашиваем, как жил, скажите, как умер! А по жизни «Держи ум свой во аде и не отчаивайся» (старец Силуан Афонский)».
«На расхожую мысль Достоевского о красоте, о спасении и о мире есть ещё более красивое (и, думаю, правдивое) «Красота сама ищет спасения».»
В конце 80-х годов Юрий Селиверстов приступил к главному труду своей жизни – создал серию портретов, обозначенных им самим как «Портреты отечественных мыслителей в письмах, статьях и просто раздумьях, сложенных Юрием Селиверстовым в книгу «…Из русской думы».
В 2009 году был выпущен двухтомник «Из русской думы», в котором было широко представлено творчество Юрия Селиверстова. По выражению В.Я. Курбатова: «Юрий Иванович вставлял в портреты руки, как второе лицо человека. Лицо может солгать, оно умное и талантливое. Руки не солгут — они будут такие, как есть».
В статье «Живая душа России» Валентин Курбатов рассказывает о книге «Из русской думы», назвав её «Иконостас русской мысли». Ниже я дам цитаты из статьи В. Курбатова.
П.Я. Чаадаев писал, что в русском народе есть что-то неотвратимое, а именно – его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет. «В крови у нас есть что-то такое, что отвергает всякий настоящий прогресс. <…> Мы составляем пробел в порядке разумного существования».
При этом Чаадаев выражал надежду, что Россия в будущем каким-то волшебным образом ответит на «важнейшие вопросы, которые занимают человечество».
Славянофил Юрий Самарин утверждал: «Российское государство и русская земля, правительство и народ, так давно и так далеко разошлись друг с другом, что теперь они как будто раззнакомились; народ разучился понимать правительство, правительство отвыкло говорить языком, для народа понятным».
Карамзин задавался вопросом: русский народ придумал таких властителей, или властители сделали таким народ?
Константин Аксаков утверждал: «всё зло от угнетательной системы нашего правительства, оно вмешалось в нравственную жизнь народа и перешло, таким образом, в душевредный деспотизм».
«Как трудно живётся на Руси!.., – говорил Иван Аксаков. – Есть какой-то нравственный гнёт, какое-то чувство нравственного измора … которое не даёт установиться гармонии внутреннего и внешнего существования. Фальшь и пошлость нашей общественной атмосферы и чувство безнадёжности, беспроглядности давят нас».
Иван Киреевский с горечью признавал: «Желать теперь остаётся… одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как оно заключается в нашей церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы немец, поверивший ему, изучил нашу церковь поглубже и стал бы доказывать на лекциях, что в ней… открывается именно то, что теперь требует просвещение Европы. Тогда без сомнения мы поверили бы французу и немцу и сами узнали бы то, что имеем».
А.С. Хомяков: «Отечество… это та страна и тот народ, создавший страну, с которыми срослась вся моя жизнь, всё мое духовное существование, вся цельность моей человеческой деятельности; это тот народ, с которым я связан всеми желаниями сердца и от которого не могу оторваться, чтобы сердце не изошло кровью и не высохло».
Философ Владимир Соловьёв в статье «Когда был оставлен русский путь и как на него вернуться» в 1881 году писал: «Коренное зло наше есть раскол церковный, и это разделение вовсе не есть разделение в среде народа, как может показаться, нет, это есть разделение между иерархией и народом, отделение пастырей от стада. Вот факт столь же бесспорный, сколько и печальный: власть духовная, носительница высшего нравственного начала в обществе, никакого нравственного авторитета у нас не имеет. Такой духовной власти, с общепризнанным нравственным авторитетом в России нет, другими словами, нет в России настоящей духовной власти».
Владимир Соловьёв: «Если прекращение войны вообще я считаю невозможным раньше окончательной катастрофы, то в теснейшем сближении и мирном сотрудничестве всех христианских народов и государств я вижу не только возможный, но и необходимый и нравственно обязательный путь спасения для христианского мира от поглощения его низшими стихиями».
Розанов говорил о Вл. Соловьёве, что он «весь был блестящий, холодный, стальной» и в нем, как и в Гоголе, было что-то «глубоко демоническое, именно преисподнее». Его интуиция всеединства мира подкреплялась, как и у Федорова, огромным знанием, но в нем самом целостности не было. С ним в русскую мысль возвращается София, но уже не в храмовом значении первых веков русского христианства, а София – как прообраз красоты мира, как символ и душа, как надежда на грядущее живое целое человека и космоса. Дурная множественность цивилизаторских устремлений тогдашней России оскорбляла его, и он, убегая от пошлости всё того же леонтьевского «среднего европейского человека», звал положительное всеединство.
Е. Трубецкой в работах «Миросозерцание Владимира Соловьёва» и «Смысл жизни» очень верно говорил, что истину ищут тогда, когда предварительно знают те признаки, по которым её можно отыскать, и считал, что «это – признаки полноты и всеединства» (выделено Трубецким). «Полнота жизни, как единая цель для всего живущего – таков предмет искания всякого жизненного стремления… Тоска по всеединству (выделено Трубецким) – вот, что лежит в основе всего нашего нравственного страдания…»
Евгений Трубецкой считал, что «отказ от борьбы за мир есть недостойная человека, и в особенности христианина, капитуляция перед господствующим в мире злом».
Достоевский знал, что русскую душу в европейское платье не засунешь – не полезет, потому что Россия «живёт не для себя, а для мысли». Споры Ивана Карамазова и Алёши, Ставрогина и Тихона, Свидригайлова и Раскольникова решают вечный вопрос: имеет ли смысл отдельное человеческое существование как цель человечества, или оно опять только средство для счастья какого-то мифического, отступающего, как горизонт светлого будущего.
В «Легенде» Инквизитор обвиняет Бога в том, что тот требует от человека свободы, которой человек не хочет, предпочитая низкое счастье сытости. Селиверстов в первом портрете готов был согласиться с Инквизитором в жестоком знании человеческой природы и не хотел простить человеку уклонения от свободы – так «окончательно» было лицо, так завершена его тяжкая мысль.
«Если Бога нет, то всё дозволено!» – примерно так звучит мысль писателя в романе «Братья Карамазовы».
«Представьте себе, — пишет Достоевский в феврале 1878 г. Н.Л. Озмидову, — что нет Бога и бессмертия души (бессмертие души и Бог – это всё одно, одна и та же идея). Скажите, для чего мне тогда жить хорошо, делать добро, если я умру на земле совсем? Без бессмертия-то ведь всё дело в том, чтоб только достигнуть мой срок, а там хоть всё гори. А если так, то почему мне (если я только надеюсь на свою ловкость и ум, чтоб не попасться закону) и не зарезать другого, не ограбить или почему мне если уж не резать, так прямо не жить на счёт других, в одну свою утробу? Ведь я умру, и всё умрёт, ничего не будет».
«Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, а потому надо желать одной правды и искать её, несмотря на все выгоды, которые мы можем потерять из-за неё, и даже несмотря на все те преследования и гонения, которые мы можем получить из-за неё «. (Дневник писателя за 1877 год).
Достоевский: «Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо ещё беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна – Христос. Но тут уж не философия, а вера, а вера – это красный цвет. … Нравственный образец и идеал у меня – Христос».
Н.Я. Данилевский в труде «Россия и Европа» (1869) пишет о «славянском культурном типе», которому принадлежит будущее, в отличие от «гниющего Запада». Западная цивилизация, по мнению Данилевского, уже пережила апогей своего развития, она исчерпала запас своих идей, является декадентской и отмирающей. Русская цивилизация должна взять самое лучшее из западной цивилизации, как последняя в своё время заимствовала самое лучшее из античной культуры.
«Прогресс состоит не в том, чтобы идти вместе в одном направлении, а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях… Дабы поступательное движение вообще не прекратилось в жизни всего человечества, необходимо, чтобы, дойдя в одном направлении до возможной степени совершенства, началось оно с новой точки исхода и шло по другому пути, то есть надо, чтоб вступили на поприще деятельности… народы другого культурно-исторического типа». (Данилевский)
Константин Николаевич Леонтьев был уверен, что человечество варьирует в истории, в сущности, только три стадии: первоначальной простоты, цветущей сложности и второго смесительного упрощения. «В нынешнем хаосе борьбы и разложения ясно одно: потребности сильных впечатлений много, впечатлений от зрелищ и чтения, но высшего вкуса мало. Средний уровень умственных требований повысился за последние годы: круг этих требований разросся, потребности самые высшие ослабели и остыли».
«Мы рождаемся для любви, – утверждал В.В. Розанов. – И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете».
«Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если её нет, человек может только «сделать из себя писателя». Но он не писатель».
«Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию».
«Всякая любовь прекрасна. И только она одна и прекрасна. Потому что на земле единственное «в себе самом истинное» – это любовь. Любовь исключает ложь: первое «я солгал» означает: «я уже не люблю», «я меньше люблю». Гаснет любовь – и гаснет истина. Поэтому «истинствовать на земле» – значит постоянно и истинно любить». (В.В. Розанов)
По Толстому, история только тогда и разумна, когда не теснит человека, когда она народна и человек находит в ней прямое и полезное место. Он ещё надеялся образумить историю и только на последнем пороге ушёл из неё в природу, в то целое, которое звал всю жизнь.
«Есть один несомненный признак, разделяющий поступки людей на добрые и злые: увеличивает поступок любовь и единение людей – он хороший; производит вражду и разъединение – он дурной».
Лев Толстой: «Герой, которого я люблю всеми силами души, которого стараюсь воспроизвести во всей красоте его, и который всегда был, есть и будет прекрасен – правда».
«Разумному человеку нельзя не признавать Бога».
«Искусство только тогда на надлежащем своём месте, когда цель его – нравственное совершенствование <...> Если же искусство не помогает людям открывать истину, а только доставляет приятное времяпрепровождение, то оно является постыдным, а не возвышенным делом».
Селиверстов написал мысль Толстого, этот его прямой, страшной напряженности взор, чуть подорванный в своей цельности обдуманным изломом руки. Когда Селивёрстову понадобится весь Толстой (художник, мыслитель, ересиарх), он напишет другой портрет, где сведёт их воедино, и это будет мощный, эпический, долго читаемый, несмотря на сжатость «повествования», лист, но здесь нужен этот – тесная мысль о человеке между историей и природой.
Николай Фёдоров, может быть, был самый русский философ, отказавший смерти в праве на существование в человечестве и призывающий объединиться не только для отмены смерти живущим поколениям, но и для воскрешения всех уже умерших. «Материализму подчинения слепой силе материи» он предпочитал «материализм управления материей», и корил философию за то, что она знание принимает за цель, меж тем как оно только средство для спасения всех, потому что без всех человек – сирота. А пройти это общее спасение опять же и непременно должно было с России, которая менее всего искажена эгоизмом и самостью цивилизации.
Тютчев был убеждён:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить
«Сергей Есенин – наиболее мучительный (хочется сказать – жертвенный) сын этого периода русской истории – о том же Блоке мог сказать: «Я очень люблю Блока, но на наших полях он часто глядит как голландец», хотя они с Блоком глядели с разных, словно идущих встречь друг другу, полей. Но излом времени и России был в обоих один, одно острое чувство прощания, одна грусть (у Блока уже омертвевшая до тоски), и один вопрос: «Не ты ли плачешь в небе, отчалившая Русь?»
Андрей Белый: «Два ангела сидят у меня на плечах, – как он хорошо написал в «Уединённом, – ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание моя жизнь».
Л.П. Карсавин: «Мы защищаем Богосознание рационально выражаемое и частью рационально доказуемое».
С.Н. Булгаков: Если мы будем искренни перед собою, мы увидим, что подлинное значение «найденного» нам пока ведомо мало и мы исследуем родную культуру как чужую, с трудом достигая первоначальных смыслов, некогда очевидных и деревенскому дьячку.
Павел Флоренский записал: «Что я делал всю жизнь? – Рассматривал мир как целое, как единую картину и реальность». Он не только «рассматривал», но и строил этот мир как целое всем опытом жизни. Это целое сомкнуто в селиверстовском портрете с человеческой благодарностью и художественной безупречностью. Здесь вдали слышен и эстет, и стилизатор, но всё снимает, всё обнимает собою спокойная кроткая сила через все дроби и тонкости достигнутой всепримиряющей полноты.
П.А. Флоренский: «…в минуты вдохновения поэта… глубинные слои духовной жизни прорываются сквозь кору чуждого им мировоззрения нашей современности; и внятным языком поэт говорит нам о невнятной для нас жизни со всею тварью нашей собственной души» и вот почему такой для европейца странный и даже как будто непонятно резкий вывод уже прямо о Тютчеве: «Пора, наконец, понять, что похвала Тютчеву не есть слово, ни к чему не обязывающее, а, будучи сказано искренно, оно подразумевает неисчислимые, мирового порядка, последствия».
Семён Людвигович Франк (1877-1950): «Литература, искусство, наука, религия вырождаются, когда в них борьба с чужими взглядами вытесняет самостоятельное творчество новых идей» (это не мешает сегодня примерить к нашему сбивчивому духовному существованию), но сам тоже более тосковал по «новым идеям», чем умел обосновать и утверждать их.
«Принципиальные задачи «реальной» политики в наше страшное время можно выразить в нескольких словах: в этой войне, доселе неслыханной по масштабу и жестокости, истинным победителем станет тот, кто первым начнёт прощать».
Начал Селиверстов с портрета Бахтина, а закончил Пришвиным.
Михаил Пришвин: «Бывает, неустройство в природе так действует на душу, что русский человек как бы чувствует себя виноватым во всём… Он так, русский человек, и живёт и множится как бы с виною в душе. И вот приходит какой-то час, то ли это что солнце садится, то ли горит река в вечерних лучах, то ли, что белые, особо живо белые, берёзы полны сока,… но только в этот миг вдруг наплывает в душу радость, как берёзовый сок, и это приходит как будто не от себя, а оттуда, как радостный шёпот берёзовой рощи».
Писатель Валентин Курбатов считал, что литератор в России всегда взваливает на себя не одну литературную ношу, а тотчас с полным осознанием своего назначения решает и общие вопросы жизни, ценя слово как прямое дело и рано или поздно, будь то Гоголь, Толстой, Пришвин, Распутин, даже испытывая стыд за «праздность» художества и устремляясь к открытому суду над реальностью.
Причём каждый художник воспринимает чужую мысль с самозащитной уверенностью в полновластии одной своей точки зрения.
Может быть, потому у нас и не было философов в европейском понимании, систематиков отвлечённой мысли, додумывателей начал и концов во имя стройности умозрительной конструкции, что первенствовала не мысль, а жизнь, не «правда-истина», а «правда-справедливость». Они не написали обобщительных книг, но утверждали ЛЮБОВЬ КАК ПРИНЦИП ПОЗНАНИЯ!
«Вся ткань русской природы иная, чем ткань природы западной», – писал Николай Бердяев в работе «Философия неравенства».
«И не ищите в России того, что есть на Западе. Россия никогда не будет страной комфорта — ни материального, ни духовного. Она была, есть и будет страной Духа, местом его непрекращающегося поединка за сердца людей; и потому путь её отличен от других стран. У нас своя история и своя культура, а значит, и свой путь.
Русскому человеку не нужно богатство, мы даже свободны от желания достатка, потому что русский всегда более озабочен проблемами духовного голода, поиском Смысла, нежели накопительством, — в этом пренебрежении материальным заключено духовное средоточие. Только русский может летать над пропастью, оказавшись в полном безденежье, и при этом жертвуя всем ради захватившей его идеи. С точки зрения западного обывателя это безумие, но только такое состояние позволяет создавать гениальные творения.
Русским, возможно, более чем кому-либо, нужна свобода, они ищут равенства, а не равноправия, свободы духа, а не свободы желаний, свободы без удобства, свободы от удобств и от выгоды.
Отличительная черта русской души — бескорыстность; ни для какого другого народа совесть не является такой мучительной проблемой, как для нашего, потому что совесть заставляет жертвовать выгодой.
Другие народы уже давно нашли свою веру и сумели приспособить её к житейской выгоде. Мы же невинны как дети, и потому надеемся на то, что нас кто-то спасёт. Россия спасётся духовностью, чем удивит мир; спасёт и его и себя».
Наша политическая неустроенность есть плата за непримиримость и нежелание жертвовать духовным ради материального комфорта. Мы не хотим приспособиться, а, проще говоря, продать свою душу. Нас никогда не удовлетворит ответ на вопрос “зачем”, потому что нам больше нравится вопрос “почему”.
— Ну, вот, опять стенка на стенку. Одни кричат, указывая на Запад, другие кивают на Восток, а третьи, как лебедь, тянут в небо, видя только там путь, достойный России. Живут же люди и на Западе, и на Востоке, и хорошо живут, не помышляя о мировом господстве.
— То, что препятствует так называемому “прогрессу”, — это наша духовность. Вся наша история есть непрекращающаяся попытка найти компромисс между рационализмом прагматичного Запада и мистицизмом философствующего Востока; компромисс — который недостижим.
— Потому плохо и живем, что вечно кого-то спасаем: то Запад от татар, то Восток от Гитлера и Наполеона.
— А может быть, у России судьба такая — спасать человечество. Мы вынуждены искать свой путь. Все человечество мучает вопрос: каким образом совместить материализм быта с запросами духа. Россия и представляет собой поле поиска наиболее подходящей материальной формы для духовного содержания. Мы и Запад и Восток одновременно, и потому для нас не может быть приемлемо то, что годится только для Запада или только для Востока. Это разные культуры и даже различные цивилизации. Совместить их, наверно, невозможно, нужно или выбирать, или идти своим собственным путем. На мой взгляд, судьба России заключается в поиске наиболее оптимального соединения потребности тела в комфорте с потребностью духа в свободе от материальных благ. Ведь в этом, по сути, и состоит идеал земной жизни — привести в гармонию физические и духовные влечения. Вся история России представляет собой мучительную борьбу между западными доктринерами, видящими условие человеческого счастья в удовлетворении все возрастающих материальных потребностей, и между последователями духовных традиций Востока, полагающими, что истинное счастье не зависит от бытовых условий и заключено в отношении к действительности и связи с Вечным.
(из моего романа «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак» на сайте Новая Русская Литература
https://vkvideo.ru/video1243120_456244027
Так что же вы хотели сказать своим постом? – спросят меня.
Всё что я хочу сказать людям, заключено в основных идеях:
1\ Цель жизни – научиться любить, любить несмотря ни на что
2\ Смысл – он везде
3\ Любовь творить необходимость
4\ Всё есть любовь
Полностью со всеми портретами русский философов и мыслителей можно ознакомиться с книге Ю.И. Селиверстова «…Из русской думы».
А Вам понравился ИКОНОСТАС РУССКОЙ МЫСЛИ?
© Николай Кофырин – Новая Русская Литература
Метки: из русской думы, музей достоевского, наталья прокопчук, Николай Кофырин, роман братья карамазовы, Старая Русса, юрий селиверстов