21 марта отмечается Всемирный день поэзии. Но что такое поэзия? И кого можно назвать поэтом?
В древности считали, что поэзия – это дар и проклятие, а гласом поэта говорит Бог.
Многие люди пишут стихи, но не все называют себя поэтами. Лично я себя поэтом не считаю, хотя мною записано 1145 вирш.
Роберт Фрост говорил: “Сказать о себе, что ты — поэт, также нескромно, как если сказать о себе, что ты хороший человек”.
Год назад по телевидению показали фильм с провокационным названием «Бродский не поэт». Словно предлагали задуматься: а поэт ли Бродский?
Сам Бродский называл себя поэтом, когда его судили за тунеядство в 1964 году. Однако позднее Иосиф Александрович признавался: «Я ни в коем случае не думал тогда, что вот я поэт или не поэт. Этого вообще никогда у меня не было и до сих пор в известной степени нет…»
Так поэт ли Бродский?
По словам Бродского, он начал писать стихи в восемнадцать лет. Однако существует несколько стихотворений, датированных 1956 годом. Наиболее известные из ранних стихов Бродского — «Пилигримы», «Памятник Пушкину», «Рождественский романс».
14 февраля 1960 года состоялось первое крупное публичное выступление Бродского на «турнире поэтов» в ленинградском Дворце культуры им. Горького. Прочтение им стихотворения «Еврейское кладбище» вызвало скандал.
Первым опубликованным стихотворением Бродского стала «Баллада о маленьком буксире», напечатанная в сокращённом виде в детском журнале «Костёр» № 11 за 1962 год.
Родители признавались, что стихов сына никогда не понимали. Не понимали они и его поведения, нежелания работать на одном месте, потребность быть свободным от всяческих уз.
Весной 1964 года состоялось два судебных процесса над тунеядцем Бродским, которые проводила судья Дзержинского суда Е.А.Савельева. Во время второго судебного заседания судья спросила у Бродского:
Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт, поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят … где учат…
Бродский: Я не думал … я не думал, что это даётся образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это … (растерянно) от Бога …
Судья: Гражданин Бродский, с 1956 года вы переменили 13 мест работы. Вы работали на заводе год, потом полгода не работали… Объясните суду, почему вы в перерывах не работали и вели паразитический образ жизни?
Бродский: Я в перерывах работал. Я занимался тем, чем занимаюсь и сейчас: я писал стихи.
Судья: Значит, вы писали свои так называемые стихи? А что полезного в том, что вы часто меняли место работы?
Бродский: Я начал работать с 15 лет. Мне всё было интересно. Я менял работу потому, что хотел как можно больше знать о жизни и людях.
Судья: А что вы делали полезного для родины?
Бродский: Я писал стихи. Это моя работа. Я убеждён… я верю, что то, что я написал, сослужит людям службу, и не только сейчас, но и будущим поколениям.
Судья: Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?
Бродский: А почему вы говорите про стихи «так называемые»?
Судья: Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, что иного понятия о них у нас нет.
Бродский: Я хотел писать стихи и переводить. Но если это противоречит каким-то общепринятым нормам, я поступлю на постоянную работу и всё равно буду писать стихи.
Стихи Бродского и их переводы печатались за пределами СССР с 1964 года, когда его имя стало широко известно благодаря публикации записи суда над поэтом.
Когда в 1968 году Бродскому пришло приглашение принять участие в международном поэтическом фестивале, в ответ на приглашение советское посольство в Лондоне заявило: «Такого поэта в СССР не существует».
Когда Хайнц Маркштейн в Вене спросил Бродского: «А скажите, Иосиф, вы считаете себя советским поэтом?» – Иосиф Бродский ответил: «Вы знаете, у меня вообще сильное предубеждение против любых определений, кроме «русский». Поскольку я пишу на русском языке. Но я думаю, что можно сказать «советский», да. В конце концов, при всех его заслугах и преступлениях всё-таки режим, реально существующий. И я при нём просуществовал 32 года. И он меня не уничтожил…»
Гражданин второсортной эпохи,
гордо признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
За своё творчество и свою славу Бродский расплачивался своей жизнью. Многие его друзья до сих пор живы: Евгений Рейн, Яков Гордин, Марианна Басманова и другие.
Евгений Рейн говорит: «Бродский родился с некомпенсированным пороком сердца, он каждую минуту мог умереть. Он жил с мыслью о смерти. … По мнению лечащего кардиолога Бродского, ему Бог послал лёгкую смерть: он умер в течение секунды. Он должен был утром поехать преподавать. Но он обещал тому, кто был у него в гостях, какое-то предисловие. А квартира была вертикальная. Его кабинет был на четвёртом этаже. Он поднялся, сел за машинку, ему стало плохо, он рванулся вниз и упал мёртвый на пороге».
Близкий друг Бродского Яков Гордин рассказал мне:
«Да, он жил самоубийственно с юных лет. То колоссальное внутреннее напряжение, в котором он постоянно находился, конечно же, не способствовало долголетию. Я имел возможность наблюдать этот драматический жизненный стиль с 1957 года. Он был моложе меня и всех наших общих друзей на пять-шесть лет. Но удивительным образом сравнялся с нами. Он был спринтером. Он жил – как мог. В темпе, только ему доступном. Перечитайте внимательно мудрое и одновременно загадочное стихотворение «От окраины к центру и многое поймёте. А было ему 22 года. Повторяю – жил, как мог. И потому выстроил то гигантское здание, которое нам оставил».
Не до смерти ли, нет,
мы её не найдём, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все.
Только смерть нас одна собирает.
Поэт Виктор Куллэ о Бродском: «Всю жизнь он писал о соотношении мёртвой и живой материи. Отсюда такая тяга к зеркалу. Мёртвая материя – это зеркало, в которое смотрится живой смертный человек. … Поэзия помогает человеку стать человеком».
«У человека полноценного в конце его развития должно быть поэтическое мироощущение. Он должен ощущать мир как поэт, – убеждён Игорь Волгин. – И только это и есть подлинно человеческое ощущение».
Бродский был особенным. Для него не было никаких правил. Он всегда искал и находил себе соперников. И без этих соперников не существовал. Но он никогда не выставлял своё превосходство и был удивительно скромным.
Друг и учитель Бродского Евгений Рейн в передаче «Игра в бисер» 2013 года сказал, что Иосиф был максималистом. «Он и в юности был против всего. … Ему главное было – погладить против шерсти. … Дарование Бродского было дарованием максималистского типа. Главное, что он сделал, он раздвинул проблемы, занимающие поэта. Это не проблемы лирики, это не проблемы твоей встречи с девицей NN. Это проблемы мироздания, это проблемы вселенной, это проблемы времени и пространства…»
Одни считают, что Бродский – гений, другие полагают – «что одни понты».
Юрий Карабчиевский так выразился о чтении поэзии Бродского: «Есть что-то унизительное в этом чтении. Состояние как после раута в высшем свете. То же стыдливо-лестное чувство приобщённости неизвестно к чему; то же нервное и физическое утомление, та же эмоциональная пустота. Трудно поверить, что после того как так много умно и красиво сказано, так и не сказано ничего».
Писатель и политолог Владимир Соловьёв (живущий ныне в Нью-Йорке), в своей новой книге «Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества. Юбилейное издание» пишет:
«Не будь Нобельки, Бродский на нашей с ним географической родине котировался бы высоко, но не выше, чем другие поэты-современники – в одном ряду с Ахмадулиной, Окуджавой, Евтушенко, Вознесенским, Высоцким, Самойловым и проч. Как знать, может, даже ступенькой ниже иных из них».
Дэниэл Уэйссборт в мемуарном эссе «From Russian with love» даёт следующую оценку английских стихов Бродского: «На мой взгляд, они весьма беспомощны, даже возмутительны, в том смысле, что он вводит рифмы, которые всерьёз в серьёзном контексте не воспринимаются…»
В 1987 году Бродский стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, которая была присуждена ему «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью».
Ося предсказал себе это ещё в двадцать лет!
Что помогло Бродскому стать самым молодым поэтом, получившим из рук короля Швеции почётный диплом и золотую медаль лауреата Нобелевской премии по литературе?
Кто-то сказал, что это была премия за политику.
Василий Аксёнов писал, что Иосиф Бродский — «вполне середняковский писатель, которому когда-то повезло, как американцы говорят, оказаться «в верное время в верном месте».
Бродский считал: «В обществе, где авторитет церкви низок и авторитет государства не существует, авторитет философии и интеллектуальной жизни тоже низок, поэзии выпадает роль нравственного воспитания нации».
Существует фрейдистское толкование природы творчества (в том числе и поэтического) как сублимации сексуальной энергии.
Бродскому эта мысль представлялась «довольно бредовой, потому что и сексуальная (эротическая) и писательская деятельность есть сублимация созидательной энергии живущего человека».
Евгений Рейн вспоминает: «Бродский придерживался одного типа женщин. Его жена Мария очень похожа на первую влюблённость Марианну Басманову. В Нью-Йорке Бродского окружали семь женщин, которые были очень похожи, и которые сами выбирали, какая ночь кому принадлежит. Бродский в это не вмешивался».
«Будучи объективными людьми, мы должны признать, что физический тип Бродского явно сказался в его поэтике», – полагает Евгений Рейн. – «Бродский говорил: недостаток эгоизма это недостаток твоего дарования».
Часто спрашивают: почему Бродский читает свои стихи так музыкально однообразно, на одной ноте?
Евгений Рейн ответил: «Идея Бродского была в том, что ритм поэтический есть структура, повторяющая время. … Он полагал, что язык есть та таинственная сфера, которая вмещает в себя всё: и социальность, и историзм, и метафизику».
В чём же загадка поэзии Бродского?
15 марта 2016 года меня пригласили на презентацию новой книги доктора филологических наук Людмилы Владимировны Зубовой «Поэтический язык Иосифа Бродского». Встреча проходила в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме на Литейном, где в настоящее время функционирует Фонд Литературного музея Иосифа Бродского.
Книга представляет собой филологическое исследование, основным принципом которого является объединение литературоведческого подхода с лингвистическим. В центре внимания находятся явления грамматики и лексики, формирующие поэтическое содержание произведений, а также интертекстуальный аспект творчества Бродского.
Людмила Владимировна весьма интересно ответила на мои вопросы.
Бродский был странный непонятный необыкновенный чужак. И это роднит меня с ним.
Для меня Бродский это «зеркало». В его отражении я узнаю себя.
Бродский – человек, который не боялся быть собой в условиях всеобщего конформизма; человек, который сделал себя сам.
Бродский – это бунт против традиции, против литературной мафии, против господства авторитетов.
В беседе с Дмитрием Радышевым в Нью-Йорке на вопрос «Что даёт поэзия?» Бродский ответил:
«Поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но, скорее, наша видовая цель. Если то, что отличает нас от остального животного царства, – речь, то поэзия – высшая форма речи, наше, так сказать, генетическое отличие от зверей. Отказываясь от неё, мы обрекаем себя на низшие формы общения, будь то политика, торговля и т.п. … Это уникальный инструмент познания».
«Если учесть количества греха на душу принятого и количество стихотворений в связи с этим написанных, то я думаю, последний меньше, чем первого», – признавался Бродский. – «В начале 80-х я писал пятьдесят-шестьдесят стихотворений в год. Сейчас я пишу 10–15. Иногда больше, но не намного, и тогда они короткие».
В 1992 году в России вышло 4-х томное собрание сочинений Иосифа Бродского, изданный Пушкинским фондом. В 1994 году я купил второй том. При жизни Бродский был менее популярен, чем сейчас.
Недавно в издательстве «Лениздат» вышел трёхтомник стихов Бродского 1962-1996 годов. Впервые за 20 лет Фонд наследия Иосифа Бродского разрешил подготовить новый состав стихотворений, отличный от прижизненных сборников поэта.
Сегодня Бродский становится модным поэтом. Вот уже и в фильме «Духless-2» мы слышим голос Бродского, читающего свои стихи: «не выходи из комнаты…»
Бродский говорил о том, что Поэзия противостоит трагизму бытия, внося в него смысл и гармонию, которых лишена материальная реальность.
Человек заблудился в этом мире иллюзий, потерял ориентиры. Это мир абсурда, в котором причина и следствие поменялись местами; мир хаоса; апогей бессмысленности; существование между двумя безднами небытия…
Адекватность и целостность мира сохраняет мировая поэзия, не позволяю миру рассыпаться и скрепляя собой.
Бродский создавал образы, метафоры, в меньшей степени – мысли.
Александр Кушнер писал: «Бродский – поэт безутешной мысли, поэт едва ли не романтического отчаяния. … В отличие от романтического поэта ему нечего противопоставить холоду мира…»
В понимании Бродского, поэт – это «метафизический бандит», он захватывает мир и всё в нём называет своими именами. Осмысление мира происходит как единого метафизического и культурного целого.
Метафизика для Бродского оказывается критерием художественного качества текста. Буквальной веры в Бога у него нет. Бродский – агностик, тяготеющий к позитивистской картине мира. Его мир это сугубо материальный мир, где ничто мистическое как реальное даже не предполагается.
Страницу и огонь, зерно и жернова,
Секиры остриё и усечённый волос –
Бог сохраняет всё; особенно – слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьётся рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь – одна, они из смертных уст
звучат отчётливей, чем из надмирной ваты.
Поэзия, как и жизнь Бродского, это сопротивление обессмыслившейся материальной реальности, наделение смыслом каждого отдельного акта человеческого бытия. Единственная надежда на слово, поскольку оно, будучи нематериальным, нетленно.
«Когда ты начинаешь определять себя в рамках литературы, в рамках любой структуры – это конец», — говорил Бродский.
«И совершенно нет у меня представления о том, что я — литератор, русский литератор, американский литератор, китайский или японский… Этого совершенно нет, я вообще не знаю, что я такое».
«Единственное, чего хочется — это сочинять стишки…»
Так кого же можно назвать поэтом?
В своей нобелевской речи Бродский так ответил на этот вопрос.
«Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадает в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».
Основная мысль нобелевской речи Бродского (хотя сама мысль принадлежит не ему) в том, что поэт есть средство существования языка. «Поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования.
Поэт, повторяю, есть средство существования языка».
«Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлён тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал».
«Знаете ли вы, как строку диктует чувство? Я ощущаю её как некое волнение, как музыку, которую пытаюсь выразить с помощью слов. С помощью слов человек пытается передать не столько смысл, сколько своё ощущение, и потому интонация бывает важнее.
Не случайно, что поэт пишет стихи только на родном языке. Ведь стихи это изложение, а не сочинение. Слова не подбираются. Каждое слово, если оно то самое, оно неизбежно, оно и только оно, и никакое другое, потому что слова это прежде всего настроение.
Слова непереводимы, потому что это попытка выразить чувство, образ, который существует неповторимо только в данной культуре, в языке данного народа. Чувства — они между слов. Каждое стихотворение это космогония, — а потому неповторима и непереводима!»
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздём в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
«Стихи мои, при всей их возможной ценности, лишь средство огранки души. Опубликуют или нет — меня мало волнует. Главное — я заполняю жизнь приятным времяпрепровождением; для меня это прежде всего развлечение. Но развлечение не есть отдых, а свободное и непринуждённое самоосуществление.
Стихи для меня — это пространство моей жизни, мой рай…
— Но ведь кому-то могут оказаться полезны твои стихи.
— Стихи забудут, рукопись сгорит.
— Быть может, вспомнят добрыми словами?
— Не памяти нам нужен монолит, а то, с какими мы умрём сердцами! Когда никто не ждёт от нас шедевра, тогда лишь мы способны на шедевр. Для творчества свобода непременна, а неизвестность дарит мне маневр.
Слава — это от человеков, её можно купить, она как блеск от света прожекторов; тогда как лишь при вечном мерцании звёзд обнаруживается истинная ценность сотворённого. Когда признанья нет, поэт, увы, свободен, когда известен — раб пустой толпы. Он лишь тогда ей на потребу годен, когда творит за деньги, без любви. Лишь без наград, без всякого признанья, вдали от липкой жизни суеты творит он для себя, как в покаянье. Он Дара раб, а не людской молвы!
Художник мир творит, он — демиург, он — бог,
Он слышит зов Небес, он ловит Музы слог.
И требует Господь, чтоб был поэт один,
И дома, и в семье, хоть он не нелюдим.
И потому бежит поэт от лишних слов,
От пошлой суеты, семейных склок, забот,
От мыслей о еде, о сексе, шума — прочь!
Он должен быть один, его подруга — ночь.
Он тонкий инструмент божественных начал,
И требует Глагол, чтобы поэт молчал.
Художник — Музы раб, ревнует Дух его,
Кто служит — даёт всё, а прочим — ничего.
Не сотворит поэт того, что Бог ему не даст,
И должен помнить он про свой последний час.
Не выдумать того, что нет в Мире Идей,
И чтобы сотворить, любить нужно людей,
И верить в то, что Бог поэту говорит,
Ведь истинный поэт не от себя творит.
Как мало нужно чтоб творить художник мог:
Покоя для души, свободы от забот.
Но творчество всегда есть подвиг для души —
Преодолеть себя и воплотить мечты.
Художник видит то, что многим не дано,
В грядущее он зрит сквозь мутное стекло,
Пытаясь Божий Смысл в твореньи разгадать,
И миру возвестить о том, что должно стать.
Художник есть пророк, поэт — пророк вдвойне,
Он возвещает то, что хочется Судьбе.
Он жертвует собой, чтоб им Господь вершил,
Поэт живёт затем, чтоб Бог им мир творил.
Не смеет он просить, ведь он имеет дар,
Творит душою он, и тела нужд не раб.
Он просит тишины, чтоб слышать Бога глас,
И он творит мечты, что так нужны для нас.
Не нужен и комфорт — талант погубит он! —
Нужна лишь тишина, и только хлеб, да сон.
Удобства ведь не цель, а чтоб он мог творить,
Здесь деньги не важны, ведь Музы не купить,
Не вымолить стихов, не выпросить любви,
Ведь вдохновенье — Дар, упорный труд души.
Не ценится поэт, пока средь нас живёт,
Но станет знаменит, как только он умрёт.
Укором служит он для тех, кто спит душой.
Он странник на Земле, он странный, он чужой.
Поэт — слуга Небес, орудие Творца,
Бог в лицах всех творцов, и Он же без лица.
Невзгоды — хлеб души, и стимул нам расти,
И чтоб поэтом стать, ты их благодари.
Поэт — всегда борец, художник и герой.
И Бог им говорит. Он только Богу свой!»
(цитаты из моего романа «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак» и романа-быль «Странник»(мистерия) на сайте Новая Русская Литература
А по Вашему мнению, ЧТО ТАКОЕ ПОЭЗИЯ?
P.S. Читайте другие мои статьи об Иосифе Бродском:
Тайна жизни Бродского
Тайна смерти Бродского
© Николай Кофырин – Новая Русская Литература
Метки: Евгений Рейн, Иосиф Бродский, Николай Кофырин, Яков Гордин