В этот день 26 сентября (8 октября) 1892 года родилась поэт Марина Ивановна Цветаева. «Красною кистью рябина зажглась. Падали листья, Я родилась…». От отца Марина унаследовала любовь к античности, простоту и отрешённость; от матери любовь к музыке, искусству, стихам. Уже в шестилетнем возрасте Марина начала сочинять стихотворения, причём не только на русском, но на французском и немецком языках. Многие стихи Марины рождались из любовных увлечений, которых было немало.
Впервые в жизни Марина влюбилась по-настоящему в 17 лет в поэта Владимира Нилендера. Когда Владимир завёл речь о женитьбе, то услышал в ответ твёрдое «нет». Тем не менее в дебютном сборнике Цветаевой «Вечерний альбом», который она издала осенью 1910 года на собственные деньги и втайне от домашних, стихи к Нилендеру составили раздел «Любовь».
В Коктебеле в мае 1911 года, когда Марине было 18 лет, она познакомилась с Сергеем Эфроном, который был моложе её ровно на один год. Она загадала, что выйдет за того, кто найдёт её любимый камень. И нашёл Сергей. 27 января 1912 года Марина и Сергей обвенчались в церкви Рождества Христова в Москве. В сентябре того же года у Марины и Сергея родилась дочь Ариадна (Аля) – в честь мифической Ариадны. «Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью», – объяснила мать.
Свою встречу с мужем Марина называла «чудом». «За три – или почти три – года совместной жизни ни одной тени сомнений друг в друге. Он – мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого, у меня слишком много тоски и протеста. Только при нём я могу жить так, как живу – совершенно свободная».
По характеру и по взглядам Сергей и Марина были совершенно разными людьми. Но Марина дала клятву «буду ходить за вами как собака», и всю жизнь следовала за мужем: Они всегда обращались друг к другу на ВЫ.
«Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и я совсем не переменилась (люблю всё то же и живу всё так же, как в 17 лет)».
Через два года (летом 1914 года) разразился первый семейный кризис: Марина увлеклась тяжело больным братом мужа – Петром Эфроном. Сергей не знал как реагировать на случившееся, хотел проситься на фронт добровольцем. Но брат умер, и тем самым разбил этот странный любовный треугольник.
Казалось, буря улеглась. Эфрон поступил на филологический факультет Университета, Марина погрузилась в стихи. И тут её ослепила новая страсть. В октябре 1914 года Цветаева познакомилась с поэтессой и переводчицей Софией Парнок, которая была старше на семь лет, и относила себя к ученицам Сафо. По словам Цветаевой, Парнок сочетала в себе «нежность женщины и дерзость мальчика». Марина металась между Парнок и мужем, который бросил университет и в отчаянии попросился братом милосердия в санитарный поезд. Растерянный Эфрон в письмах к близким деликатно обходил эту тему, лишь призывая быть с Мариной поосторожнее, ибо «она совсем больна сейчас».
Цветаева и Парнок расстались в феврале 1916 года; Марина вернулась к мужу Сергею Эфрону. Отношения с Парнок Цветаева охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». Софии она посвятила цикл стихов «Подруга».
Около этого времени Марина сблизилась с Осипом Мандельштамом, приезжавшим к ней из Петрограда, — «дарила» ему Москву и свой «невоспитанный стих». Когда Мандельштам прервал отношения с Цветаевой, она оскорбилась и написала ему свой знаменитый стих:
Вчера ещё в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!…
Вчера еще до птиц сидел,-
Все жаворонки нынче — вороны!
Я глупая, а ты умён,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
…
Марину отличала «любвеобильность». Причём стремление не к слиянию тел, а романтическому слиянию душ как заветном идеале. Всю жизнь Марина влюблялась в созданные ею образы людей, в мифы и, соответственно, разочаровывалась. Неустанно с неземным вдохновением творя свои мифы, она делала разочарование неизбежным.
Её стихи отличала «жуткая интимность», запредельная искренность, присущая только ей. Драматизм мироощущения и завороженность потусторонним. Часто героями её стихов выступали неодушевлённые предметы, абстрактные понятия, состояния души.
Один из адресатов Цветаевой критик Александр Бахрах, писал: «Ей менее важен был человек, к которому в тот или иной момент устремлялись её чувства, чем излияние этих чувств на бумаге – в словах, в строках… Людей, с которыми Цветаева поддерживала более глубокие отношения, она «изобретала», творила своей фантазией, создавала своей прихотью, едва считаясь с подлинной природой».
Сергей Эфрон очень точно подметил особенность своей жены в письме к М. Волошину. «Марина – человек страстей… Отдаваться с головой своему урагану для неё стало необходимостью, воздухом её жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно… всегда всё строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние… Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо). Всё заносится в книгу… Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не так важно. Тяга пока хорошая – всё обращается в пламя. Дрова похуже – скорее сгорают, получше – дольше».
Любовных увлечений у Марины Цветаевой было очень много. Помимо Юрия Завадского, Павла Антокольского, поэта Эмилия Миндлина, Евгения Ланна, князя Сергея Волконского, художника Николая Вышеславцева и многих других мужчин, была и актриса Сонечка Голлидэй (!),
В 1921 году Цветаева призналась: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!»
Телесная стороны отношений Цветаеву мало интересовала, Она не уставала повторять, что «главная её страсть — это собеседничество. А физические романы необходимы, потому что только так проникаешь человеку в душу».
«Каждый раз, когда узнаю, что человек меня любит — удивляюсь; если не любит — тоже удивляюсь; но больше всего удивляюсь, когда человек ко мне равнодушен».
«Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители».
«Женщины говорят о любви и молчат о любовниках, мужчины – обратно».
«Поэты – единственные настоящие любовники женщин».
«Женщина – единственный азарт, потому что исток и устье всех азартов».
В Берлине подарком судьбы для Цветаевой стало знакомство с Марком Слонимом, Андреем Белым, Абрамом Вишняком.
Наконец-то встретила
Надобного – мне:
У кого-то смертная
Надоба – во мне.
Когда в Берлин приехал Сергей Эфрон и узнал о романе жены с Вишняком, то долго не задержался. Марина порвала с Вишняком и уехала в Прагу к мужу. «Я вырвалась из Берлина как из тяжёлого сна».
В Чехии за три года они сменили шесть адресов. Жили бедно: не спасало ни пособие от чешского правительства, ни публикации Марины. Сводить концы с концами помогала только помощь друзей.
Стремление выговориться толкало Марину на поиски новых увлечений. Осенью 1923 года она влюбилась в друга мужа – Константина Родзевича, слывшего местным Казановой.
«Знаю: большая боль. Иду на страдание…» – признавалась Марина молодому критику Александру Бахраху. А в письме к Родзевичу удивлялась сама себе: «Я… может быть в первый раз ищу счастья, а не потери, хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть! Я в Вас чувствую силу, этого со мной никогда не было … я в первый раз ощутила единство неба и земли …»
Три месяца длилась эта связь. Марина её скрывала, но вскоре муж обо всём догадался и заявил о намерении «разъехаться». В конце декабря 1923 года, проведя две недели в глубоком отчаянии, Марина заявила Сергею, что не сможет его оставить.
Летом 1924 года Марина огорошила Эфрона, что ждёт ребёнка. 1 февраля 1925 года родился мальчик. Эфрон не хотел ребёнка, но принял как своего. Поговаривали, что ребёнок от Константина Родзевича. Тот сына своим не признал и прервал отношения. Константину Родзевичу Марина Цветаева посвятила свои знаменитые «Поэма Горы» и «Поэма Конца».
До сих пор точно не известно, кто же такой был на самом деле Константин Родзевич (тайный агент НКВД, который завербовал Эфрона).
Марина говорила, что высчитала, будто Родзевич не мог быть отцом её сына, а настоящий отец Мура – Борис Пастернак, с которым у неё был эпистолярный роман. Первые десять дней мальчик носил имя Борис (в честь Пастернака). Потом по настоянию Эфрона мальчика крестили Георгием. В семье его звали домашним прозвищем Мур.
Во всех отношениях с людьми Цветаева была великой собственницей, особенно если дело касалось её детей. Сын ещё только учился ходить, а она уже мечтала «об острове с ним», чтобы ему некого было, кроме неё, любить.
Непростые отношения были у Цветаевой с Борисом Пастернаком. Марина считала его своим «братом в пятом времени года, шестом чувстве и четвёртом измерении». «От Бориса – у меня смутное чувство. Он для меня труден тем, что всё, что для меня – право, для него – его, Борисин, порок, болезнь», – объясняла Марина Ивановна.
В начале 1922 года в Москве вышел сборник поэзии Марины Цветаевой «Вёрсты». Но после 11 месяцев ожидания разрешения на выезд, 11 мая 1922 года Марина выехала через Ригу в Берлин. Борис Пастернак, прочитав «Вёрсты», написал Цветаевой восторженное письмо в Берлин. Она мгновенно отозвалась: «Пастернак – большой поэт. Он сейчас больше всех. Дар, очевидно, в уровень личности, редчайший случай, чудо».
Борис Пастернак стал самой большой и самой долгой «эпистолярной любовью» Цветаевой. Их «эпистолярный роман» длился 13 лет. В 1935 году Пастернак приехал в Париж на международный конгресс писателей и пригласил Цветаеву в кафе. Там в разговоре Марина предлагала более близкие отношения, но Пастернак отказался.
В течение всего времени, проведённого в эмиграции, Цветаева не прекращала переписку с Борисом Пастернаком. В мае 1926 года по инициативе Пастернака Цветаева начала переписываться с австрийским поэтом Райнером Мария Рильке, жившим тогда в Швейцарии.
«Из равных себе по силе я встретила только Рильке и Пастернака», – полагала Цветаева. В какой-то момент тяжелобольного Рильке стала тяготить цветаевская манера общения – безудержная, категоричная, требовательная – и он перестал отвечать на её письма.
Когда в 1939 году Цветаева вернулась из-за границы в Москву, именно Пастернак оказался среди тех немногих, кто реально помогал ей. Он нашёл ей работу, организовал встречу с секретарём Союза советских писателей Павленко.
Вместе с Лидией Либединской и Львом Бруни Борис Пастернак провожал Марину Ивановну и Мура в эвакуацию. 7 августа 1941 года он помогал упаковывать вещи, принёс верёвку, чтобы перевязать чемодан, и, заверяя в крепости, пошутил: «Верёвка всё выдержит, хоть вешайся». Впоследствии ему передали, что именно на ней Цветаева в Елабуге и повесилась.
Понять все перипетии женской психологии невозможно.
«Моё воображение всегда бежит вперёд», – объясняла 18-летняя Марина Максимилиану Волошину. В 40 лет она могла сказать то же самое.
Летом 1941 года в Москве Борис Пастернак организовал встречу Цветаевой и Ахматовой. Марина просидела в гостях у Ахматовой семь часов и в конце попросила автограф. Они не смогли понять друг друга (или не захотели).
В своих воспоминаниях русский критик Георгий Адамович, живший в Париже, пишет: «У Цветаевой дарование было не меньше, чем у Ахматовой. У неё был свой голос, но об Пастернака этот голос разбился. Её стихи к Блоку чудные, потом она Пастернаку подражает, у неё эти губительные и ненужные «анжамбманы»… А в 1926 году… Цветаева напечатал статью «Цветник» с насмешками и выдержками из моих статей. Это испортило наши отношения… У неё был очень трудный характер – заносчивость феноменальная. Она сама виновата в своей судьбе… в ней было что-то причудливое и смешное, нелепое. По природе она была выше, чище, свободнее той позы, которую раз навсегда усвоила и которая в житейских несчастьях её, вероятно, утешала и поддерживала. В будущее своё признание она твёрдо верила…»
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
В купели морской крещена — и в полете
Своём — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьётся моё своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — весёлая пена —
Высокая пена морская!
23 мая 1920
Сложно складывались у Марины Цветаевой отношения с Временем. «Мимо родилась», – пеняла она и отважно бросала эпохе вызов: «Время! Я тебя миную».
Александр Блок для Цветаевой символизировал «явное торжество духа». «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил … Он как-то сразу стал ликом, заживо посмертным (в нашей любви). Смерть Блока я чувствую как вознесение».
Зинаида Гиппиус творчество Марины Цветаевой не воспринимала, считая, что «это не просто дурная поэзия, это вовсе не поэзия».
Цветаева нередко называла поэтов «беспутными» людьми (потому что «своими путями ходят»!). С первых стихов она гордо несла поэтическую неприкаянность, ни на секунду не сомневаясь в том, что последнее слово – в веках – останется за ней.
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!)
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
Потребность в любви, желание найти того, у кого есть «смертная надоба» в ней, неизбывно с юных лет, были в Цветаевой. А с людьми у неё постоянно возникало недопонимание.
Марк Слоним (и не он один!) признавался в том, что после двух-трёх часов с Цветаевой чувствовал себя усталым, поскольку каждый разговор «превращался в словесный теннис», приходилось всё время быть начеку и отбивать метафоры, цитаты и афоризмы, догадываться о сути по намёкам, отрывкам… Самое главное для неё была молниеносная реплика – своя или чужая, иначе пропадал весь азарт игры, всё возбуждение от быстроты и озарений».
Общение с Мариной Цветаевой мог выдержать далеко не каждый.
«Эти Эвересты чувств (всегда Эвересты по выси, Этны и Везувии по накалу)… Воздух её чувств был раскалён и разряжён, она не понимала, что дышать им нельзя – только раз хлебнуть! – писала о матери Ариадна Эфрон. – Всех обитателей долин ощущала альпинистами. Не понимала человеческого утомления от высоты, у людей от неё делалась горная болезнь».
В воспоминаниях современников Цветаева предстаёт человеком сложным и противоречивым. Своенравие, «органическое неумение слушать других», нахальство, жестокость, злодушие – как только не упрекали поэта. Особенно «клеймили» её за неблагодарность: якобы помощь для себя она принимала как нечто само собой разумеющееся.
В своих тетрадях Цветаева писала: «Духовного эгоизма – нет. Есть – эгоцентризм, а тут уже всё дело в вместительности ego, посему величие (ёмкости) центра. Большинство эгоцентриков, т.е. все лирические поэты и все философы – самые отрешённые и не-себялюбивые в мире люди, просто они в свою боль включают всю чужую, ещё проще – не различают».
Идите же! – Мой голос нем
И тщетны все слова.
Я знаю, что ни перед кем
Не буду я права.
Я знаю: в этой битве пасть
Не мне, прелестный трус!
Но, милый юноша, за власть
Я в мире не борюсь…
Цветаева была одержима словом. Она была Поэт, а значит, согласно её собственной формуле, «утысячерённым человеком».
«Я и в предсмертной икоте останусь поэтом», – говорила Марина.
Всё её творчество пронизывает тоска по тому, кто мог бы понять и принять, то есть вместить в себя её безбрежность. С ней всегда было сложно находиться рядом. Выдержать накал её страсти и не обжечься при этом, ни у кого так и не получилось.
«Во весь рост я живу в стихах, в людях – не дано. А меньше всего, как ни странно, дано в любимых нам быть и жить. Подумалось, что я кому-то как хлеб нужна. А оказалось не хлеб нужен, а пепельница с окурками…»
У Цветаевой, очевидно, был избегающий тип привязанности. Одни обвиняют её в инцесте, другие публично «экспонируют» её «трансгрессивный эрос», третьи винят во всех смертных грехах. Один из современников очень точно охарактеризовал Цветаеву как «человека с содранной кожей».
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеёю в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что — невинна.
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою — за счастьем.
Пересмотрите всё мое добро,
Скажите — или я ослепла?
Где золото моё? Где серебро?
В моей руке — лишь горстка пепла!
И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.
Благодаря матери Марина с детских лет усвоила, что любой талант дан человеку волею Небес, и этот крест нужно терпеливо нести до конца. Марина ощущала своё избранничество.
Бог меня – одну поставил
Посреди большого света.
Ты не женщина, а птица,
Посему: летай и пой!
(1918 год)
Несколько десятков лет творчество Марины Цветаевой было вычеркнуто из советской литературы как идейно чуждое. Только в 1961 году, благодаря настойчивости Ариадны Эфрон, в СССР вышел гослитиздатовский сборник стихов Марины Цветаевой.
«Творчество – общее дело, творимое уединёнными», – писала Цветаева.
«Каждая книга – кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам».
«В диалоге с жизнью важен не её вопрос, а наш ответ».
«Что я делаю на свете? – Слушаю свою душу».
«Всё в мире меня затрагивает больше, чем моя личная жизнь».
«Главное – я ведь знаю, как меня будут любить (читать что!) через 100 лет!», — была уверена Марина Цветаева.
Впервые стихи Цветаевой я услышал в 1975 году в кинофильме «Ирония судьбы или с лёгким паром».
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжёлый шар земной
Не уплывёт под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами
…
Когда-нибудь, среди веков, я встречу вас, и полюблю
Я вам спою, и вас добьюсь
Но вы, увы,
Любя, отвергнете меня!
Лет через сто, когда опять родимся мы, чтобы страдать,
Я встречу вас, и полюблю.
Но вы, опять
Меня не сможете понять!
Вот так всегда, уж сотни лет скорбь от любви тая от всех,
Живу один и, как всегда,
Ищу Её.
Но нет любви взаимной на Земле!
(из моего романа «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак» на сайте Новая Русская Литература
Она всегда и всюду была чужой: взбалмашная, неуравновешенная, странная, непонятная, необыкновенная…
Как любой поэт, она жила в своём выдуманном мире. Самомнение у неё было непомерное, самопредставление гипертрофированное. Марина смотрела на жизнь сквозь призму своего творчества. Она не представляла своей жизни без стихов. Я пишу – а значит я живу, я живу – а значит я пишу!
Кому-то нравятся стихи Марины Цветаевой и совершенно не интересуют подробности её жизни. Я же, напротив, считаю, что стихи вырастают из жизни их автора: как он дышит, так и пишет. «Каждый человек есть художник своей собственной жизни, черпающий силы и вдохновение в себе самом», – говорил Сергий Булгаков.
Некоторые женщины рассматривают стихи Цветаевой как для себя своеобразную «индульгенцию».
Моё мнение о жизни и творчестве Марины Цветаевой — я считаю, что её стихи не искупают её грехи.
Никакое гениальное творчество не оправдывает грехопадения!
Я не считаю Марину Цветаеву великой или гениальной поэтессой, она просто Поэт. Она хотела стать Поэтом, и она им стала.
Так что же вы хотели сказать своим постом? – спросят меня.
Всё что я хочу сказать людям, заключено в основных идеях:
1\ Цель жизни – научиться любить, любить несмотря ни на что
2\ Смысл – он везде
3\ Любовь творить необходимость
4\ Всё есть любовь
А в чём для Вас РАЗГАДКА ЛЮБВИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ?
P.S. В статье использованы материалы открытых источников, журнал «Наша история. 100 великих имён» № 66, Ирма Кудрова «Жизнь Марины Цветаевой» и др.
Приглашаю посмотреть мою статью «РАЗГАДКА УБИЙСТВА МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ»
© Николай Кофырин – Новая Русская Литература
Метки: любовь, Марина Цветаева, поэзия