4 июня 1972 года лишённый советского гражданства Бродский вылетел из Ленинграда по предписанному еврейской эмиграции маршруту в Вену, уплатив 500 долларов. Поэт навсегда покинул родину, увозя печатную машинку, две бутылки водки для Уистена Хью Одена и сборник стихов Джона Донна.
Прилетев в Вену, Бродский оказался на распутье и фактически завис. В Израиль, как все евреи, он ехать почему-то не хотел. А в Америку не пускали, поскольку пришла информация, что Бродский пытался заключить фиктивный брак с американкой Кэрол Аншютц, что по законам США преступление.
Друг Бродского Карл Проффер приехал в Вену встретить Иосифа, но узнал, что власти США не хотят видеть Бродского в Америке. Тогда он подключил своих друзей. Американский журналист Строуб Тэлботт убедил дипломатов, что США должны оказать Бродскому любую возможную помощь, поскольку он украсит американскую культуру.
9 июля 1972 года Бродский переезжает в США и принимает пост «приглашённого поэта» в Мичиганском университете в городке Энн-Арбор с окладом 12 тысяч долларов (что по тем временам было немало). Там он преподаёт с перерывами до 1980 года.
Многие до сих пор спорят: а получил бы поэт Иосиф Бродский Нобелевскую премию по литературе, если бы не уехал на Запад и остался в СССР?
Я приехал в Стокгольм и посетил музей Нобеля в поисках ответа на этот вопрос.
Закончив в СССР неполные 8 классов средней школы, Бродский в США ведёт жизнь университетского преподавателя, занимая на протяжении последующих 24 лет профессорские должности в шести американских и британских университетах.
Что же преподавал профессор Бродский?
«Как назывался курс, было не так уж важно: все его уроки были уроками медленного чтения поэтического текста…», – пишет биограф Лев Лосев.
Студенты вспоминают: «У него было нечто, чего нет у американцев. Он воспринимал жизнь трагически…»
«Это был человек, который себя абсолютно не жалел. Когда он был перед аудиторией и читал стихи, он себя совершенно не жалел».
Студенты раздражали Бродского своей неграмотностью. Изучая трагедию «Гамлет», они не знали, где находится Дания. Бродский даже ходил жаловаться к декану: «Нация, которая не знает географии, заслуживает быть завоёванной».
Однажды одному из своих знакомых Бродский сказал: «Знаешь, я оглядываюсь на свою жизнь и понимаю, что могу теперь только падать вниз; всё, что мне осталось, это утраты…». Хотя впереди его много чего ожидало.
– Тебя можно сравнить с Овидием, которого изгнали из Рима? – спросил приятель у Бродского.
– Нет. Овидия выслали в неблагоприятную местность, где люди не только говорили на другом языке, но и сильно отстали в развитии от Рима, закона, порядка. Меня же, напротив, выслали в развитую среду. Так как в связи с этим я могу чувствовать унижение и насилие?
Как жил Бродский в Америке можно судить по его американскому кабинету. Я с интересом ознакомился с временной экспозицией «Американский кабинет Иосифа Бродского». Она размещена в музее Анны Ахматовой в Санкт-Петербурге. Там даже есть вещи из дома поэта в Саут-Хэдли.
Когда Иосиф жил уже в маленькой квартирке на Мортон-стрит в Нью-Йорке, однажды ночью он проснулся и увидел, что в спальне вор.
– Ты кто? – спросил Иосиф.
– А ты кто?
– Я просто русский поэт.
После этих слов вор сразу ушёл.
Хотя, возможно, это был и не вор …
Писатель и политолог Владимир Соловьёв (живущий ныне в Нью-Йорке), в своей новой книге «Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества. Юбилейное издание» пишет: «Его личная трагедия стала его триумфом, не перестав быть трагедией».
Жена писателя Соловьёва добавляет: «Он сам себе делал славу. Он работал за потомков».
Бродский любил повторять: «главное – величие замысла»!
«Чем замысел ничтожнее, тем легче достигнуть совершенства. Соответственно наоборот», – говорит Владимир Соловьёв о Бродском.
«Он был карьерным человеком, не догадываясь, что это в урон творческому потенциалу, который не бесконечен в человеке, что иногда нужно пожертвовать и карьерой, и какими-то важными вещами, ради того, чтобы муза не ушла…»
«Есть два человека: Бродский как поэт, и Бродский как личность. Оба качества не идеальны и не безупречны. Но в обоих качествах это человек с отблеском гения. Это был великий поэт. И его кормовая база, его подпидка была одиночество».
В эмиграции Бродский чувствовал себя одиноким. «Чтобы жить в чужой стране, надо что-то очень любить в ней… Я особенно люблю две вещи: американскую поэзию и дух американских законов».
О себе Бродский говорил так: «Я — еврей, русский поэт и американский гражданин».
«Он очень гордился, что он американский гражданин, – говорит Роберт Морган о Бродском. – Но из него невозможно было изгнать Россию. Она была частью его существа. … Он не ненавидел Россию, он ненавидел систему».
Поэзия Бродского эмигрантского периода это отражение горького опыта человека, который не смог приспособиться, переделать себя с учётом потребностей новой системы и нового мировоззрения.
В Америке Бродский встречался со многими своими соотечественниками. К нему приезжали поэты и писатели из СССР. Были среди них Белла Ахмадулина и Борис Мессерер. 28 мая 2015 года я был в музее Анны Ахматовой на встрече с Борисом Мессерером, который делился своими воспоминаниями об Иосифе Бродском.
«Те пятнадцать лет, что я провёл в США, – вспоминал Бродский, – были для меня необыкновенными, поскольку все оставили меня в покое. Я вёл такую жизнь, какую, полагаю, и должен вести поэт — не уступая публичным соблазнам, живя в уединении. Может быть, изгнание и есть естественное условие существования поэта, в отличие от романиста, который должен находиться внутри структур описываемого им общества».
Однако, жизнь без усилий приводит к притуплению инстинкта восприятия. Итогом безмятежного существования, по мнению поэта, может стать обезличивание и потеря самоуважения.
Бродский тяжело переживал своё изгнание и решил взять реванш – отомстить советской власти за выдворение из страны. Получить Нобелевскую премию – это была его мечта.
Американская писательница и близкий друг Бродского Сюзан Зонтаг говорит: «Я уверена, что он рассматривал своё изгнание как величайшую возможность стать не только русским, но всемирным поэтом…».
Американский издатель Бродского признаёт: «Он (Бродский – НК) хотел славы. Мы не считаем, что это плохо. Ему это нужно было, и мы помогли ему в этом. Он никогда не был диссидентом. … У него было чувство вины, что он не такой человек, он не готов играть политическую роль такого типа».
По словам друзей, Бродский был уверен, что получит Нобелевскую премию ещё в 1986 году. Он ошибся. Нобелевку (видимо, уже обещанную) дали в 1987.
Кто-то сказал: «за политику».
Василий Аксёнов писал, что Иосиф Бродский — «вполне середняковский писатель, которому когда-то повезло, как американцы говорят, оказаться «в верное время в верном месте».
Писатель и политолог Владимир Соловьёв (живущий ныне в Нью-Йорке) считает:
«Не будь Нобельки, Бродский на нашей с ним географической родине котировался бы высоко, но не выше, чем другие поэты-современники – в одном ряду с Ахмадулиной, Окуджавой, Евтушенко, Вознесенским, Высоцким, Самойловым и проч. Как знать, может, даже ступенькой ниже иных из них».
47-летний Бродский стал самым молодым лауреатом Нобелевской премии по литературе, которая была присуждена ему «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью».
Получение Нобелевской премии Ося предсказал себе в двадцатилетнем возрасте.
Получил бы Иосиф Бродский Нобелевскую премию, если бы остался в СССР?
Вряд ли. На родине его даже поэтом не признавали. Когда в 1968 году Бродскому пришло приглашение принять участие в международном поэтическом фестивале, в ответ советское посольство в Лондоне заявило: «Такого поэта в СССР не существует».
«Если находятся люди, которые называют Бродского великим русским поэтом, то это самое настоящее кощунство», – вещал агент КГБ Яков Лернер, написавший пасквиль «Окололитературный трутень», по которому осудили Бродского.
«Как видите, этот пигмей, самоуверенно карабкающийся на Парнас, не так уж безобиден. Признавшись, что он «любит родину чужую», Бродский был предельно откровенен. Он и в самом деле не любит своей Отчизны и не скрывает этого. Больше того! Им долгое время вынашивались планы измены Родине…»
Если за границей литературоведы считали Бродского гением, то в СССР КГБ решало, кто поэт, а кто бездарь. Бывший могущественный начальник 5-го управления КГБ СССР Филипп Денисович Бобков и в 90 лет не отказывается от своего мнения о Бродском:
«Он просто дрянь был и всё… Потому что он вёл себя так, как ему надо было, и хотел себя именно так вести. Это не интересный человек. Когда он уехал, он остался вычеркнутым совершенно. Там (на Западе – НК) его вытягивали уже, пытались из него что-то делать. А он-то что? – ничего. … Я в нём большого поэта и большого таланта никогда не видел. Даже когда он уехал. Если бы талант, он бы закрепился и никто бы его не скинул… Выгнали и выгнали…»
В России до сих пор находятся люди, которые считают Бродского «стукачём», «агентом влияния», называют его космополитом, продавшимся за нобелевские коврижки.
А Бродский говорил: «У Фроста есть замечательная фраза, которую я часто вспоминаю. <...> «the best way out is always through». To есть единственный выход – это сквозь. Или через. Что означает: единственный выход из ситуации – это продраться сквозь ситуацию…»
Евгений Рейн вспоминает: «В Нью-Йорке Бродского окружали семь женщин, которые были очень похожи, и которые сами выбирали, какая ночь кому принадлежит. Бродский в это не вмешивался … Бродский придерживался одного типа женщин. Его жена Мария очень похожа на первую влюблённость Марианну Басманову».
24 марта 2016 года меня пригласили в музей-квартиру А.С.Пушкина на Мойке,12 для встречи с поэтом и переводчиком Аннелизой Аллевой. Я познакомился с ней заочно, когда год назад посмотрел фильм «Бродский не поэт». Аннелиза известна полудружескими-полулюбовными отношениями с Иосифом Бродским, пришедшимися на период между Марианной Басмановой и Марией Соццани.
Они познакомились в 1981 году в Риме, где Бродский читал лекцию о Марине Цветаевой. Недавняя студентка Аллева стояла к нему в очереди за автографом, вместе с росписью получила номер телефона. После этого – годы общения, которое было одновременно любовной интригой, дружбой, безответной влюблённостью маленькой девочки в зрелого мужчину, отношениями ученицы и учителя, диалогом двух коллег-поэтов. В 1981 году Аннелиза приехала на стажировку в Ленинград. Аллева стала «итальянским связным» Бродского – передавала новости и гостинцы от изгнанного поэта его родителями.
Близкий друг Бродского в эмиграции Людмила Штерн считает, что «Бродский получил все заслуженные, немыслимые и невозможные для поэта при жизни почести только благодаря обстоятельствам, тому, что он оказался на западе. Остальные поэты, которых мы действительно считаем великими поэтами ХХ века (Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Цветаева) остались в России. И останься Бродский в России, я не думаю, что на него бы вешали все эти «ёлочные украшения» (и орден Почётного легиона, и Нобелевская премия, и премия гениев). Счастье его в том, что он уехал».
Если бы Иосиф Бродский не уехал на Запад и остался в СССР, он никогда бы не получил Нобелевскую премию по литературе. Его не замечали и не печатали. Премию давали только своим, по рекомендации партии и правительства. Сейчас то же самое. Всё покупается и продаётся, в том числе премии.
И сегодня литературная мафия, занявшая руководящие посты, решает, кто гений, а кто бездарь. Эти литературные «бонзы» считают себя критерием вкуса, но сами явно без признаков таланта. Это они вынудили Пастернака отказаться от Нобелевской премии, это они изгнали Солженицына, сказавшего правду о Гулаге. Они и сейчас при делах… эти «лернеры» и иже с ним… жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи!
Россия не ценит своих гениев!
Кто-то и сегодня пытается критиковать Бродского, кто-то его ругает, кто-то обвиняет в космополитизме. А на деле всё просто: для этих «критиков» – «виноград зелен»…
Бродский доказал всей этой окололитературной мафии и всем членам (проф)союза, кто настоящий гений, а кто литературная проститутка…
Гения оценить может только гений!
На мой взгляд, Бродский – гений. Человек не закончил 8 классов, занимался самообразованием, расширил свои знания до уровня университетского профессора, написал огромное количество стихов и эссе, добился признания и нобелевской премии.
На такое способен только гений!
Конечно, дело не в премии, а в том, кого будут читать через 50 лет.
Странно, что еврей Бродский ни разу не побывал в Израиле, куда его, по всей вероятности, неоднократно приглашали. Бродский был советским евреем и не был сионистом, потому его не интересовал Израиль.
Зато Бродский очень любил Венецию. Он часто наведывался в этот город, напоминающий ему родной Ленинград.
«Если существует перевоплощения, я хотел бы свою следующую жизнь прожить в Венеции – быть там кошкой, чем угодно, даже крысой, но обязательно в Венеции», – писал Бродский.
«Венеция вся – произведение искусства, там особенно отчётливо понимаешь, что созданное руками человека может быть намного прекраснее самого человека».
«Году в семидесятом у меня была настоящая idee fixe – я мечтал попасть в Венецию. Воображая, как я туда переселюсь, сниму целый этаж в старом палаццо на берегу канала, буду там сидеть и писать, а окурки бросать прямо в воду и слушать, как они шипят … А когда бы деньги у меня кончились, я пошёл бы в лавку, купил бы на оставшиеся гроши самой дешёвой еды – попировал напоследок, а потом бы вышиб себе мозги».
Когда я был в Венеции, то мне казалось, что где-то рядом бродит Бродский. В кафе Florian, которое открылось в далёком 1720 году, Иосиф Бродский беседовал за чашкой кофе с Евгением Рейном.
В Риме нобелевский лауреат Бродский мечтал создать Русскую Академию.
Инагуральная речь Бродского на посту Поэта-лауреата «стала причиной трансформации взгляда Америки на роль поэзии в её культуре».
Самый замечательный проект Бродского, успешно продолжающийся по сей день, печатание и распространение среди американцев дешёвых томиков американской поэзии в гостиницах, самолётах, поездах, супермаркетах.
Поэзия столь же нелегка, как и правда. Поэтому не многие любят поэзию.
Для меня Бродский – образец борьбы с властью за право быть собой.
Литературный критик, писатель и эссеист Сюзан Зонтаг вспоминает:
«Ему нравится сражаться. Тогда ему становится интересно. Вот в этом его отличие. Он присутствовал не только своими текстами, но и лично. Он, конечно, очень властный и красноречивый человек. Он очень политичен. Не только в том смысле, что у него есть политические взгляды. Ему хочется определять политику литературы. Он хочет создавать и корректировать репутации. Ему нравится атаковать писателей, которых он не любит, и продвигать тех, кто ему нравится. Он не просто поэт. Он человек литературы и общественная фигура».
«Мой кабинет – блеск, моя жизнь – гротеск», – напишет Бродский о своём офисе поэта-лауреата, что расположен напротив Капитолия в Вашингтоне.
Бродский, по его собственным словам, не считал себя двуязычным поэтом и утверждал: «для меня, когда я пишу стихи по-английски, — это скорее игра…».
Дэниэл Уэйссборт в мемуарном эссе «From Russian with love» даёт следующую оценку английских стихов Бродского: «На мой взгляд, они весьма беспомощны, даже возмутительны, в том смысле, что он вводит рифмы, которые всерьёз в серьёзном контексте не воспринимаются…»
Кажется, Элиот сказал: поэзия – это то, что невозможно перевести, что непереводимо.
О стихах Арсения Тарковского его сын Андрей говорил однозначно: стихи не переводимы. При переводе теряется игра слов, скрытый смысл, теряется музыка стиха.
Стихи непереводимы, потому что это попытка выразить чувство, образ, который существует неповторимо только в данной культуре, в языке данного народа. Чувства — они между слов. Каждое стихотворение это космогония, — а потому неповторима и непереводима.
Если в начале своего пути Бродский был подчёркнуто аполитичен, то в конце карьеры – подчёркнуто политичен.
Но политическим активистам Бродский советовал: «если вы хотите, можно выйти в мир и перестроить общество. Но лучше найти одного человека и любить его до конца жизни».
Бродский говорил, что задача поэзии – она самая благодарная, так как привносит в мир чуть больше гармонии. «Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно», – сказал Бродский.
В своей Нобелевской речи Иосиф Бродский утверждал: «Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит прежде всего в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь».
«До тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства».
«Я не призываю к замене государства библиотекой – хотя эта мысль неоднократно меня посещала, – но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не на основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. …
… Для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего».
Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию – спиной.
К любви своей потерянной – лицом.
И грудь – велосипедным колесом.
А ягодицы – к морю полуправд.
Какой ни окружай меня ландшафт,
чего бы ни пришлось мне извинять, –
я облик свой не стану изменять.
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталость вознесла.
Ты, Муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь, как решето,
а не богами налитый сосуд.
Пускай меня низвергнут и снесут,
пускай в самоуправстве обвинят,
пускай меня разрушат, расчленят, -
в стране большой, на радость детворе
из гипсового бюста во дворе
сквозь белые незрячие глаза
струёй воды ударю в небеса.
Я соткан из противоречий.
Мной правит Бог иль Сатана?
Мечусь в толпе и жду Предтечи
Спросить, зачем мне жизнь дана.
Жесток и добр, я все вмещаю:
Заботу, ненависть, любовь.
Всего себя отдать желаю,
Но лгу и зло творю я вновь.
И не ищу уж оправданий,
Но страстно жажду осознать,
Как убежать мне от мечтаний,
Чтоб твёрдо вновь на землю встать.
Стремлюсь к добру, но зло творю я, —
Никто не может то понять.
Себе я лгу напропалую,
Желая искренним лишь стать.
Кто сможет в ложь мою поверить,
Тот сможет искренность понять.
Мне ни к чему себе не верить —
Всяк должен сам себя принять.
Но кто поймёт мои терзанья,
Тоску мятущейся души,
Кто примет нас без покаянья,
Лишь веря — помыслы чисты.
Кто сможет правду в лжи увидеть
И одиночество принять,
Тот лжи не сможет не поверить,
Позволив правду мне сказать.
Кто чистоту в грязи увидит,
Кто искренность во лжи узрит,
Тот слову каждому поверит
И, боль приняв, меня простит.
Душа одеждами сокрыта,
Защитой ото всех и вся,
Но страстно жаждет быть открыта
К любви, любовью и любя!..
(из моего романа «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак» на сайте Новая Русская Литература
А по Вашему мнению: получил бы Бродский Нобелевскую премию, если бы не уехал на Запад и остался в СССР?
Читайте другие мои статьи об Иосифе Бродском:
Тайна жизни Бродского
Тайна смерти Бродского
Разгадка поэтики Бродского
© Николай Кофырин – Новая Русская Литература
Метки: Анна Ахматова, Аннелиза Аллева, Иосиф Бродский, Николай Кофырин